Страница 73 из 82
— Не надо. Нога вроде цела. Задело малость кожу.
В это время командир орудия доложил, что к танку движутся немецкие автоматчики. Лейтенант повел машину на врага. Танк смял гитлеровцев. Проехали еще несколько метров вперед и услышали взрыв. Машина потеряла ход и остановилась на виду у немцев.
— Мина, — сказал Перевалов. — Попали в лапы фашистам!
Немцы усилили огонь по неподвижной и незащищенной советской машине. Пули, осколки снарядов и мин дробно стучали по броне, оглушая танкистов. Но машина жила. Командир орудия метко посылал снаряд за снарядом, а пулемет, за которым сидел Фомин, косил атакующих.
До вечера экипаж отбил несколько атак. Когда наступила темнота, Фомин и Бобров вылезли через нижний люк из танка. Они осмотрели снаружи повреждения. Исправить их своими силами было нельзя. Немцы обрушили на смельчаков огонь, Бобров был ранен, в левую руку. Теперь у трех танкистов осталось только четыре здоровых руки.
Прошел час, может быть, два. Стрельба утихла. Танк молчал. Немцы, вероятно, надеялись, что уничтожили его экипаж. Они послали группу автоматчиков, чтобы удостовериться в этом. Фомин, подпустив вражеских солдат поближе, дал длинную очередь из пулемета. Несколько немцев остались лежать на снегу. Остальные отступили.
— Надо спустить из баков горючее. Так машина будет менее уязвимой, — сказал Фомин, полез и открыл сливной кран.
Танк остался без бензина.
Пользуясь затишьем, танкисты попытались связаться по радио со штабом батальона. Но он почему-то не отвечал. Тогда установили связь со штабом бригады. Командир передал:
— Экипаж танка лейтенанта Фомина захваченную позицию удерживает.
Из штаба ответили:
— Выручим, держитесь до подхода наших танков.
Первая ночь в осажденном танке прошла более или менее спокойно. Немцы освещали машину ракетами, изредка вели по ней огонь из минометов.
К утру поземка намела у танка большой сугроб.
— Погодка идет нам на помощь, — не скрывая радости, заметил Перевалов.
В середине дня фашисты выкатили поближе к машине противотанковую пушку. Фомин, сменивший Боброва у орудия, уничтожил ее первым снарядом.
Тогда немцы решили ускорить расправу с непокорным экипажем советского танка. Их артиллерия начала обстрел. Снаряды ложились почти рядом, засыпая машину осколками и землей. Наши воины отбили огнем пушки и пулемета новый налет немецких автоматчиков. Наступила короткая передышка.
К исходу второго дня Перевалову стало хуже. У него начался бред. Когда приходило сознание, он просил пить. Но вода в бачке, хранившемся в машине, замерзла. Фомин попробовал дать раненому несколько глотков спирта, но тот отвел руку с фляжкой в сторону.
Мороз пробирал до костей. Танк изнутри стал покрываться инеем. Фомин и Бобров соскребали со стенок иней в руки, оттаивали его своим теплом и осторожно подносили драгоценные капельки ко рту Перевалова.
На третьи сутки сломалась рация. Прекратилась связь со штабом бригады, куда экипаж посылал короткие боевые донесения.
Кончались боеприпасы. Танкисты отвечали на атаки врага все реже, но били прицельно, экономя снаряды и патроны.
На четвертые сутки иссяк скудный неприкосновенный запас. Танкисты слабели с каждым часом. В перерывах между схватками клонило ко сну. Фомин видел в этом второго, не менее коварного противника. В дни боев с белофиннами на Карельском перешейке ему доводилось видеть, как гибли задремавшие на морозе бойцы.
— Может быть, попытаемся выбраться из танка ночью и пробьемся к своим? — осторожно предложил Бобров.
— Куда нам соваться! — ответил Фомин. — Да и Сашка́ тащить надо. Это верная гибель. Слишком легкая добыча для врага.
К началу пятых суток, мучаясь от голода, холода и жажды, танкисты очень ослабли. И все же они оставались бойцами, боевым экипажем, гордым гарнизоном небольшой стальной советской крепости. Это чувствовали и немцы. Все поле вокруг машины было изрыто воронками от снарядов и мин. А танк продолжал стоять, вести огонь.
На шестой день наши части освободили Усть-Тосно и его окрестности от гитлеровцев.
В осажденной машине Фомин услышал мощный гул своих танков.
— Наши, черт побери! Ей богу, наши! — со слезами радости на глазах кричал он.
Осторожно высунувшись из башни, лейтенант увидел мчавшиеся боевые машины, бегущих пехотинцев с автоматами. Несколько танков проскочило мимо. Вслед за ними к машине Фомина подъехала ремонтная летучка, из кабины которой выскочил командир танкового батальона.
— Живы все, братцы? — спросил он у Фомина.
— Живы, но есть раненые: Перевалов и Бобров.
— Крепко поработали! Молодцы!
За пять суток экипаж танка Фомина уничтожил около двухсот гитлеровских солдат и офицеров и две противотанковые пушки.
В феврале 1942 года жители села Петровки Курманаевского района узнали из газет о подвиге своего земляка Федора Фроловича Фомина. Президиум Верховного Совета СССР присвоил ему звание Героя Советского Союза.
1967 г.
В. Альтов
БЕССМЕРТНЫЙ ДЕСАНТ
Герой Советского Союза
Акрен Мингазович Хайрутдинов
В ночь на 26 марта 1944 года над Южным Бугом висли белесые космы тумана.
Когда совсем стемнело, к берегу, стараясь ступать неслышно, подошла группа воинов. Майор Федор Котанов, подозвав командира отряда старшего лейтенанта Константина Ольшанского и замполита капитана Алексея Головлева, подошел с ними к самой воде. Там смутно, как фантастические рыбы, чернели силуэты семи рыбацких лодок. Навстречу вышел человек в дождевике и высоких до пояса резиновых сапогах.
— Андреев? — тихо спросил Котанов.
— Я, товарищ майор, — полушепотом ответит тот.
— Ну, вот и ваш проводник, — сказал Котанов. — Как лодки?
— В порядке.
— Тогда доброго пути вам, друзья!
В лодках установили пулеметы, уложили ящики с гранатами, патронами, запас продовольствия. Разместились поудобнее и оттолкнулись от берега. Скоро лодки с людьми будто растаяли в тумане.
Первую лодку вел знавший этот район с детства местный рыбак Андрей Андреев. Рядом с ним, всматриваясь в мутную пелену, сидел Ольшанский. Гребцы осторожно опускали весла в воду, чтобы не было сильных всплесков. На противоположном берегу — фашисты. В любую минуту оттуда мог обрушиться шквал огня.
— Нужная погода, — шепотом сказал Акрену Хайрутдинову сосед — коренастый, крепко сбитый Алик Мамедов.
— Точно, — коротко ответил Акрен. Разговаривать было нельзя. Перед отплытием Ольшанский еще раз предупредил: ни звука, даже если придется погибать — умирай молча.
Мысли Акрена уносились далеко, за две тысячи километров от черноморских берегов, в оренбургские степи, в село Мордовская Бокла. Там, на берегах тихой мелководной Боклы прошло его детство, там, когда началась война, он, оставив школу, поступил в обозный цех местпрома, где работал и его отец. Вместе они гнули дуги, полозья для саней, обода колес, делали телеги и розвальни.
Война была далеко, но ее голос доносился и до их села. То в одном, то в другом доме, получив похоронную, рыдали матери и жены. То из одного, то из другого дома уходили на фронт мужчины.
Акрен был комсомольцем. И поэтому в военкомат он пришел в первый день войны.
— Подрасти, придет твое время — сами вызовем, — сказал военком.
И еще раз пришел сюда Акрен летом 1942 года, в те страшные дни, когда гитлеровские армии хлынули на Кавказ, когда бои шли почти у самой Волги.
— Не могу больше дома сидеть, — сказал он.
— Готовься, теперь уже скоро вызовем, — пообещал военком.
В августе Акрену и его сверстникам принесли из военкомата повестки. Провожало их почти все село. Гармошка пела про трех танкистов и про Катюшу. Местный гармонист не успел еще разучить песен военного лихолетья.