Перезагрузка

…А на следующее утро Петрухин пришел в родную контору, где ему, немного смущаясь, объявили, что настала пора паковать служебные чемоданы. По собственному, разумеется, желанию. Мол, извини, браток, но никто не обещал, что в светлое будущее возьмут всех. Петрухин не роптал и камня обиды за пазухой не держал. В глубине души он прекрасно понимал, что в данном случае они в общем-то были правы…

Минут через двадцать после пробуждения и первой неудачной попытки подняться Петрухин совершил над собой героическое усилие и проковылял в комнату. Безо всякой надежды застать там Наталью, которая уже час-полтора как должна была трудиться на ниве сбережения людских кардиомоторов. На обеденном, он же рабочий, столе белел листок бумаги с лаконичной размашистой записью: «Проспишься – позвони!» Петрухин осмотрелся в поисках мобильника, нашел его далеко не сразу, но все-таки нашел. Вот только ровный, без эмоций женский голос тут же поведал о том, что сумма на его счете недостаточна для ведения разговоров любой степени важности и срочности. Доступным сейчас оставался только бесплатный вызов по номеру «112». Ну да при всех текущих бедах и невзгодах Петрухина с этим вызовом все ж таки можно было пока повременить…

Чертыхнувшись, Дмитрий вернулся на кухню, подобрал с пола давеча сброшенные, отчего-то перекрученные узлом джинсы и пошарился в карманах, изучая смятую наличность. «Нужно тормозить!» – подумал он и сунулся – сначала в холодильник, а затем в импровизированный барчик: не осталось ли чего? Чуда не произошло – ничего не осталось. «Надо, обязательно надо тормозить!» – размышлял он, одеваясь, чтобы выдвинуться к ближайшему терминалу оплаты и за опохмелкой. В зеркало при этом старался не глядеть – стыдно…

…Петрухин вышел из дому. Утро было солнечным, ясным. Повсюду мельтешили-суетились встречные-поперечные люди, проносились мимо резвые табуны машин. А вот Петрухину спешить было некуда. То есть – абсолютно. В ближайшем павильончике он скормил терминалу жеваную сотенную бумажку, выяснил у продавщицы, что деньги на счет капнут минут через двадцать, после чего купил бутылку пива и, вернувшись на воздух, присел на борт чудовищной бетонной клумбы-чаши. Ни цветов, ни земли в ней не было – только вода, в которой плавали разбухшие трупы окурков. Из-за окурков вода приобрела цвет чифиря. А может быть – торфяного болота.

Дмитрий сидел на краю болота и пил пиво из горлышка. На него косились, но ему было наплевать. На пыльном асфальте гуляли жирные голуби. После нескольких затяжных глотков в голове несколько прояснилось, Петрухин закурил и сплюнул в болото…

Мерзко взвизгнули тормоза, и метрах в двадцати от экс-оперативника, аккурат под знаком «Остановка запрещена», к поребрику эффектно прижался мамонтоподобный пепельного цвета «хаммер». Невольно заинтересовавшись, Петрухин стал наблюдать за тем, как с переднего сиденья выбирается молодой, здоровый, в расстегнутом кожаном пиджаке – охранник. Охранник почтительно распахнул заднюю дверцу, и через пару секунд из толстого брюха гламурного армейского вездехода, аки Иона из чрева кита, нарисовался… Брюнет собственной персоной. И мало того, что нарисовался, так еще и направил свои стопы в итальянской коже аккурат в сторону Петрухина. Предварительно дав отмашку охраннику, дабы тот, недобро прищурившийся на пивную бутылку в руках Дмитрия, оставался на месте.

Последний раз Петрухин имел счастье лицезреть Брюнета (в миру – Голубкова Виктора Альбертовича) в ресторации «Аустерия» году эдак в 2004-м. Тогда Брюнет был при бабочке и сидел метрах в трех от Кумарина. К слову сказать, где теперь тот Кумарин? Давно – тю-тю! – в узилище, а Брюнет – вот он. Слегка располнел, но все равно глядит орлом и хозяином жизни. Что же, интересно, нужно хозяину жизни от мента? А если точнее: от бывшего мента в состоянии запоя…

– Борисыч?! – произнес Брюнет с изрядным удивлением в голосе.

Ничего мудреного – Петрухин тоже когда себя с утра в зеркале увидел… ну, в общем, понятно…

– Борисыч! – повторил Брюнет, протягивая руку. Он уже справился с удивлением и теперь дружелюбно улыбался… Нет, все-таки хорошо ему зубы сделали. Дмитрий хорошо помнил, что у него с зубками стряслось все тем же летом две тыщи четвертого, когда Витюшу брали на выходе из той самой «Аустерии». Но вот – руку тянет, зла не помнит.

– Здорово, Брюнет. – Петрухин переложил бутылку в левую руку и подал правую. – Хорошо выглядишь.

– Мерси… А вот ты, Борисыч, не того… не особо.

– Болею я, Брюнет. А так-то я белый и пушистый. Ты же знаешь.

– Знаю… Слу-ушай! А ведь я как раз, веришь – нет, собирался тебя сыскать?! Вот уж воистину: на ловца и зверь!

– Эвона как… Раньше, помнится, я тебя ловил да сыскивал. А теперь, выходит, ролями поменялись?

– Да ладно тебе, Борисыч… Кто старое помянет… – Брюнет беспокойно оглянулся по сторонам, ощущая неудобство – и от того, что стоит неуютно-далеко от охранника, и от того, что Петрухин сидит, а ему приходится над ним нависать. – Может, сядем ко мне в машину? Перетрём?

– А у тебя салон кожаный?

– Салон? Кожаный салон… а что?

– Да ничего. Просто у меня на кожу аллергия. Так что давай лучше воздухом подышим.

Брюнет понял, рассмеялся. Он вообще по жизни был с юмором мужик…

А на них меж тем уже оглядывались. Совершенно очевидно, что вместе эти двое составляли довольно странную пару. Брюнет был в дорогущем длинном расстегнутом плаще, из-под плаща – хороший костюм, белоснежная сорочка с галстуком. И прочий антураж: «хаммер», охранник – вполне соответствует. А рядом с ним Петрухин в потертой куртке, джинсах и стоптанных башмаках. И прочий антураж: пиво, щетина, опухшая «морда лица»…

– Лады. Давай подышим, – хмыкнул Брюнет и спокойно присел рядышком. В светлом плаще на грязный остов клумбы. Сел и начал заходить издалека: – Борисыч: ты знаешь, с каким уважением я к тебе отношусь…

– Бендер! Вы знаете, как я вас уважаю!..

– Да нет, в самом деле! Я – жулик, ты – мент… Но ты – порядочный человек. Подлянок никогда и никому не делал, по справедливости поступал…

– Брюнет, давай без любовных прелюдий, а? Ближе к делу. Чего ты от меня хочешь?

– Помощи. Прошу… – интонационно посерьезнел Голубков. – Тут одна запутка неприятная нарисовалась. Короче, брал билет в шлаф-вагон, а попал в общий. Да еще для некурящих… Если бы ты знал, Дима, в какое дерьмо я влетел!

– Бывает… – равнодушно пожал плечами Петрухин. – А ты в курсе, что я ни в ментуре, ни в полицейской зондеркоманде более не состою?

– В курсе.

– Ишь ты… откуда?

– Слухами земля полнится. Ты ведь в ментовских раскладах фигура заметная.

А вот здесь Брюнет явно приврал. Не такая уж Петрухин был и «фигура». А если даже и заметная, то в очень узком кругу. Хотя… после мартовских событий…

– И все же, Витя?

– У меня на Суворовском свои люди имеются, – нехотя признался Брюнет.

– А вот это уже теплее… И что же ты к этим, которые «свои», за помощью не идешь?

– Ты же сам знаешь: там, в кабинетах, одни лампасы да погоны. А мне нужен мент по жизни. Сыскарь. Ну как? Поможешь? Тем более, ты ведь теперь свободен?..

Напоминание о нынешней «свободе» заставило Петрухина болезненно поморщится. «Ах ты, ёрш твою! Свободен!.. Да, Витя, теперь я СВОБОДЕН! Свободен и легок, как сопля, в полете…» Возникшая на физиономии свободного человека соответствующая гамма эмоций не ускользнула от пытливого взора Брюнета:

– Ты чего, Борисыч? Я что-то не то ляпнул?

– Не, ничего, Витя. Все нормально… Так что там, говоришь, у тебя случилось?

– Очень хреновая история, Борисыч. Убийство у меня в офисе случилось.

– Нормальный ход! В офисах разборки проводишь?

– Да я ва-а-ще ни сном ни духом! – взялся горячечно оправдываться Брюнет. – Как снег на голову! Вот честное благородное!.. Короче, убит мой сотрудник. Мой типа зам. Второй по подозрению задержан, в изоляторе чалится. Оно бы и хрен-то с ним, но у меня из-за этого характерного поступка такая канитель началась – караул! У меня…