Предместье

- Ну как? - спрашивала она с тревогой. - Получится что-нибудь?

- Что-нибудь-то получится, - ответили ей слесаря. - Но вот что - это вопрос.

- Получится, получится, - утешал Ушаков. - Все - нет, а три-четыре трактора поставим на ноги. Коров двадцать они заменят.

- У нас всего-то их двенадцать.

С петухом вместе?

Ушаков засмеялся.

- Не с петухом, а с телятами. И нечего вам смеяться!

Ремонт был трудный. С разрешения командования Ушаков взялся за него добросовестнейшим образом. Почти вся его мастерская выполняла, как он говорил, срочный народнохозяйственный заказ для осенней посевной. Части тракторов приходилось по нескольку раз - туда и обратно - перевозить через реку. Таскать эти чугунные и стальные неуклюжие глыбы помогали зенитчики и понтонеры, сбегались к берегу все женщины и ребятишки из колхоза. Шуму было много, а дело подвигалось медленно. Деталями для гусеничных тягачей Ушаков располагал в избытке, но для колесных - где их взять танкистам? Вытачивали, что могли, сами, сдали заказы на судостроительную верфь и даже на "Большевик" - ближайший от поселка ленинградский завод. Работали по восемнадцать, по двадцать часов в сутки, как в дни боев.

Лейтенант осунулся, вопреки воинским правилам не брился по нескольку дней, обрастая рыженькой нежной щетинкой. Не было чистого воротничка у гимнастерки, нередко и снятый поясной ремень валялся где-нибудь в траве, возле машины, и сапоги утратили былой блеск, испачканные ржавчиной и тавотом...

Но именно в таком виде Ушаков вдруг стал Вареньке нравиться. Стесняясь, приносила она молоко лейтенанту, свежие огурчики, задумчиво смотрела, как он, тоже стесняясь и приговаривая: "Опасная смесь, Варвара Васильевна!" - расправлялся с этими ее дарами, и не чуяла еще, что незаметно для нее, помимо ее воли, он становился ей все более близким и необходимым.

На коровах уже пахали. Маргарита Николаевна заявила, что ожидать окончания ремонта тракторов она не может: будут упущены лучшие сроки озимого сева. Плотник с шорником соорудили какие-то невиданные ошейники: не хомут, не ярмо - деревянная рама, обитая кожей; коровенки тужились в них, потихоньку таскали плуги.

Варенька примирилась с такой бедой, утешала себя тем, что "издевательство" это скоро кончится и ее кротких питомиц сменят машины.

Но ни коровы, ни пожарные лошади не спасли положения, пахота задерживалась. Маргарита Николаевна, по выражению Терентьева, объявила всеобщую мобилизацию. Каждому колхознику и колхознице отвели в поле участок, чтобы вскопать его лопатами. Председательша первая взяла в руки заступ. Долинин поддержал ее: милиционеры, пожарники, шоферы и он сам вышли на работу. Обливался потом стареющий Батя Терентьев, обиженно ковырял землю шофер Казанков, Лукерья Тимофеевна его поругивала:

- Вернись, вернись! Опять огрех оставил. Молодой, гляжу, а из ранних. Кто это тебя шельмовству обучил, уж не начальник ли, часом?

Пресняков только улыбался, утирая рукавом лоб, говорил:

- Так его, тетка Луша, так! Пробери покрепче, а то он у меня и впрямь от рук отбился.

Шеренги людей час за часом, день за днем продвигались от деревни к лесу. Черная вскопанная земля оставалась позади них. Но впереди ее было еще много, очень много. Она лежала, заросшая дикими, сорными травами, уплотненная дождями и высушенная солнцем. Вид ее не располагал людей к оптимизму. А тут еще пришел Ушаков и, огорченный, извиняющимся тоном сказал, что пока придется ремонт прекратить: получен приказ командования подготовить мастерские к большой работе, но что он изредка будет все-таки приезжать инструктировать ребят-трактористов, проверять их работу.

На доморощенных трактористов надежды были слабые. Маргарита Николаевна нервничала. Даже Долинин призадумался, как же теперь быть. А Варенька в душе укоряла Ушакова. Ей казалось, что он о приказе сказал лишь для отвода глаз, на самом же деле просто понял, что отремонтировать машины нельзя. "Говорил бы уж прямо, зачем хитрить?" - думала она, сердилась и все-таки прощала ему эту его хитрость.

Пушечный грохот сотряс окрестности спавшей деревни и притихшего поселка, поднял на ноги все население.

Юрловский голосистый изменил себе в это утро и промолчал. Испуганный и недоумевающий, распустив свой роскошный хвост, он выбежал на берег, подпрыгивая и озираясь при каждом новом ударе.

Стреляли канонерки на реке, стреляли гаубицы в овраге за кирпичными заводами, стреляли железнодорожные установки с окраин Ленинграда. На всей равнине между городом и передовой то там, то здесь, - казалось, прямо из земли - выхлестывали длинные языки пламени и катился неумолчный гул, вода я реке вздрагивала и мелко, нервно рябилась.

В разгар канонады Долинин приказал Ползункову заводить "эмку" и помчался к штабу армии. Секретаря райкома и уполномоченного Военного совета здесь всегда радушно принимали. Он застал только начальника штаба; перед генералом на столе лежала тщательно разделенная цветными карандашами большая карта.

- Не Славск, не Славск, товарищ Долинин. - Генерал поднял на него озабоченные глаза. - Степановну берем, улучшаем позиции. На главном направлении ваш знакомый - Лукомцев.

В оперативном отделе Долинин узнал, что дело не столько в улучшении позиций, сколько в том, чтобы упредить противника, сорвать его план нового удара на Ленинград; что армия выполняет замысел штаба фронта, а может быть, и самой Ставки.

Взволнованный такими важными новостями, он к исходу дня решил навестить Лукомцева. Полковник прохаживался по пустой землянке, в которой не было ни столов, ни стульев, ни коек, виденных Долининым прежде.

- Еще немного, и ты бы опоздал! - воскликнул Лукомцев. - Переношу командный пункт вперед... Майор! - окликнул он. Из-за фанерной перегородки вышел Черпаченко. - Раскроем секретарю тайну? - Полковник потирал ладонью свою бритую голову. - Вот, по его настоянию, - он указал на начальника штаба,

мы, Яков Филиппович, кое-что похитили из твоего планчика. Не доморощенную стратегию, конечно, - ты уж извини, не обижайся, - а идейку, касательно оврагов, о которых ты так горячо говорил. Использовали их для флангового удара. Доволен? Степановка, вижу, тебя не устраивает. Славск тебе нужен, ни больше ни меньше. Потерпи, дорогой мой, потерпи!