Предместье

Наезжали железнодорожники, пожарники, работники армейского военторга. Просили рассады, просили семян. Видя зеленеющие посевы, они почуяли силу земли, из века в век кормившей человека, и в борьбе с тяготами блокады, с недоеданием, с трудностями подвоза продовольствия через Ладожскую трассу искали союза именно с нею, с землей. Даже войска, державшие оборону, принялись копать огороды вблизи от передовой. Начальник штаба дивизии, которой командовал Лукомцев, спокойный и неторопливый майор Черпаченко, выслушав доклад интенданта о том, что для красноармейского котла налажен сбор содержащей витамины зелени - крапивы, щавеля, ревеня, - сказал ему в ответ:

- Держись-ка лучше за землю, дружище. Трава обманет.

Интендант эту народную поговорку принял было за шутку и вначале не придал ей значения, тем более что начальник штаба никак свое загадочное высказывание не комментировал; и только позже интендант спохватился: "Конечно же, майор на огороды намекал. Держись за землю - это не что иное, как прямой приказ". В тылах дивизии зазвенели лопаты. Но интендант смог раздобыть для посева только тыквенные семена. Буйно разрастаясь, Разбрасывая во все стороны свои длинные колючие плети, тыквы, укрывали землю зонтами огромных листьев, под которыми, если прилечь в борозду, можно было, пожалуй, спрятаться от дождя.

- Лист - этого от него не отнимешь - силен! - говорили бойцы при виде дивизионного огорода. - А вот что-то вырастет?

Вопрос "что-то вырастет?" занимал не только бойцов. Не было дня такого, чтобы Маргариту Николаевну не пригласили куда-нибудь для консультации. Если присылали машину, она отправлялась на машине, не было машины, шла пешком.

Долинин в конце концов запротестовал.

- Это не дело, - сказал он Маргарите Николаевне. - Помощь помощью, а эксплуатация эксплуатацией. Одно от другого отличать надо. Вас же от работы отрывают. Вы не заведующий райземотделом, а председатель колхоза. С такой кустарщиной надо покончить.

В списке работников, который еще весной составляли вместе с Терентьевым, Долинин отыскал фамилию Нины Кудряшевой - бывшей заведующей упомянутого райзо. По сведениям начальника милиции, Кудряшева находилась в Ленинграде и где-то в районном штабе МПВО стучала на машинке.

- Противовоздушная оборона не пострадает, если мы вытащим из ее рядов одного агронома. Как ты, Батя, думаешь? - сказал Долинин Терентьеву после разговора с Маргаритой Николаевной. - Займись-ка переводом ее обратно в район. Я напишу, если

хочешь, бумажку.

В середине лета райземотдел заработал. Штат его был невелик - всего одна Кудряшева. Но дел у нее было предостаточно. Прежде всего Кудряшева учла все посевы. К ее огорчению, получилось, правда, мизерное число гектаров; это была едва тридцатая часть того, что имел район когда-то. Но все же это был посев, он сулил урожай, и Долинин с нетерпением ждал осени. С золотой медалью, вновь появившейся на его груди, он приходил в поля, опытным глазом оценивал состояние посевов, прикидывал, сколько картофеля и овощей можно ожидать с каждого гектара, высчитывал, какое количество продукции район сдаст Ленинграду и армии, что останется на семена, на корм скоту. "Прав был секретарь обкома, - думал иной раз Долинин. - Великое дело - знать и сохранять свое место в боевом порядке".

Как-то, теплым июльским днем, с раскрытой записной книжкой в руках сидел он на склоне канавы, за которой стеной вставал отцветающий горох. Издалека неслась песня - возле деревни женщины пололи морковь. Ветерок, налетая из-за леса, полосами ерошил метельчатую ботву. Это было похоже на волны, и женщины, казалось, купаются в зеленом море: в бороздах, то исчезая, то вновь появляясь, мелькали их цветные платки.

- Скажи пожалуйста! Капитал!

Раздавшееся за спиной восклицание заставило Долинина обернуться: склонясь к межевой табличке, возле гороха стоял Батя.

- Тут так и написано, Яков Филиппович: горох, сорт "Капитал". Три и две десятых гектара. Солидный капиталец!

В руках у начальника милиции было двуствольное ружье, а у его пояса, прихваченная ременной петлей, болталась крупная пестрая птица.

- Блюститель порядка, а браконьерствуешь. - Долинин нахмурился. - Я не охотник и то знаю, что уток только с августа стрелять разрешается. Они утят сейчас водят.

- Чудак ты, Яков Филиппович! Война ведь. Утка в наши дни что! В человека стреляют. А к тому же этот утят не водил. - Терентьев тряхнул своей добычей. - Селезень же! Пищевой-то баланс надо сводить...

- Какой, к черту, баланс! От безделья ноги ломаешь. - Долинин поднялся с земли и спрятал записную книжку в карман. - Скажите, какая охотничья страсть! Иди на передний край и бей фрицев, если ты стрелок. Вот именно люди гибнут, кровь льют, а он развлекается в тылу!

Близко ухнул гулкий разрыв. Над рекой плыло черное облачко от немецкого бризантного снаряда. Рядом с ним тугим клубком вспыхнуло второе...

- Хорош тыл! - обиженно сказал Терентьев.

- Тыл не тыл, пререкаться с тобой не намерен. Ты мне дело подавай, а не уток. Изволь охрану посевов организовать как полагается. Чтоб ни одна морковка не пропала, ни одна горошина.

Терентьев только изумлялся: гремят разрывы, рукой подать до переднего края, а Долинин, как два, как три года назад, требует от него охраны посевов. Есть более важные дела, до гороха ли?

Долинин словно подслушал его мысль.

- За своими помещичьими замашками о бдительности позабываешь, Терентьев, - с непривычным раздражением продолжал он. - Шпиона-баяниста прозевал. Неделю тут подлец этот терся. А ты ходил мимо, табачком, поди, угощал... Стыд! Из Ленинграда за ним приехали. Куриная слепота у тебя развивается!

Батя опустил глаза в землю. Точно. Немецкого лазутчика с баяном он что правда, то правда - действительно угощал табаком, песни его тут слушал развесив уши.

- Да, промахнулся, сильно виноват, говорить нечего, Яков Филиппович.

- Это тебе не селезень. - Долинин помолчал. Стрельба утихла, снова слышалось пение примолкших было полольщиц, снова они плыли в ярко-зеленом морковном море. - А ты знаешь, - спросил он, - знаешь, что такое боевой порядок?