Страница 60 из 65
...Но вот по сторонам дороги потянулись заросли бурого кустарника и деревьев. Этот лес, конечно, нельзя было назвать ни диким, ни заповедным. В нем негусто росли чахловатые кривые сосенки с блеклой вялой хвоей и узловатые, перекрученные ели с желтеющими верхушками.
Стволы с трудом пробивающихся к солнечному свету деревьев иногда до половины человеческого роста заваливали отбросы предыдущих столетий. Чего здесь только не было! Глыбы железобетонных строительных панелей с выпирающей рыжей арматурой, большие фарфоровые изоляторы, сплющенные банки из-под консервов и пива, обрывки яркой рекламной фольги, битое стекло, залежи пластиковых пакетов, куски гнилого кирпича, нейлоновые емкости, обломки каких-то неведомых механизмов, треснувшие силиконовые бутылки, выбеленные временем осколки волнистого шифера, черепицы, керамических труб и прочего гниющего и ржавеющего мусора громоздились пестрыми кучами или растекались вязкой чернеющей массой... При малейшем дуновении даже самого слабого ветерка в ноздри ударял омерзительный тошнотворный запах: из леса несло, как из необозримой выгребной ямы.
Отец, чуть-чуть приподнявшись, оглядел обочины дороги, задержался взглядом на придорожном кустарнике и, освободив руки, закрепил вожжи за передок телеги, поудобней расположив на коленях арбалет...
И чутье его не подвело. Вдруг из кустов молчаливыми бесшумными силуэтами на дорогу метнулись три полуволка и вожак бросился на лошадь, пытаясь вцепиться ей в холку. Но почти одновременно с прыжком первого, самого крупного, полуволка задребезжала освобожденная от защелки тугая тетива арбалета: тяжелая короткая стрела, пущенная Отцом, вонзилась в бок зверю, под лопатку, туда, где среди его грязной свалявшейся шерсти белело странное голое пятно. Словно бы когда-то на бок полуволка плеснули кипятком... Как будто мишень... И мишень эта сразу же окрасилась кровью, и полуволк, издав не то лай, не то хрип, не то кашель, - покатился в дорожную пыль. Двое других на какое-то мгновенье приостановились, словно бы в раздумье перед своим прыжком, присев на своих сильных, худых, но жилистых лапах.
- Что же ты, сынок? Стреляй... - совершенно будничным тоном, ничуть не повысив голоса, сказал Отец Сыну, одновременно успевая вложить в желобок арбалета новую стрелу и прицеливаясь. Отец выстрелил на какую-то долю секунды раньше Сына - и снова попал, судя по визгу второго полуволка. Мальчик же выстрелил торопливо - и промахнулся: от неожиданности у него дрожали руки. Но подскакавший боевик достал третьего полуволка тяжелым цепом-кистенем, и тот с парализованными задними ногами пополз через дорогу, скуля и подвывая. Следующая повозка переехала его своими колесами. Лошади храпели и ржали от запаха дикой крови...
- Сбегай, выдерни стрелы из трупов! - все так же спокойно велел Отец. - Не гоже разбрасываться добром...
Мальчик соскочил с повозки и, на ходу доставая нож, побежал к убитому зверю с белым пятном на боку. Стрела ушла глубоко в мясо. С усилием пропоров шкуру, Мальчик сделал разрез вдоль ребер на еще мягком теле животного и засунул руку в теплую рану, чтобы нащупать и извлечь зазубренный наконечник стрелы. Рану сразу же наполнила липкая, густеющая на воздухе кровь...
И кровь эта, сочившаяся из раны, остро и неприятно пахла. Полуволк еще судорожно подергивался, словно бы пытался убежать, и он так был похож на собак из их селения! И ведь в сущности-то, - лесные хищники и были одичавшие, вepнувшиecя к первобытной жизни, собаки...
Свою стрелу, пролетевшую мимо, он не нашел. Видимо, она улетела в кусты и пропала безвозвратно. Мальчик знал, конечно, что хорошо и тщательно обработанный наконечник арбалетной стрелы стоит дорого, очень дорого. Но Отец, когда Сын протянул ему только две стрелы с окровавленными наконечниками, аккуратно вытер их пучком травы и ничего не сказал...
Но оказалось, что нападение полуволков - это так себе, мелочь, пустяк, далеко не самое страшное в дороге...
Груженый обоз двигался все же довольно медленно, и на дорогу к далекому Городу уходили не одни сутки. Первая ночь прошла спокойно. Они остановились для ночлега на опушке леса, на площадке, очищенной от мусора, обнесенной изгородью и с кострищем посередине. Стояла даже колода - целиком выдолбленный ствол двухсотлетней липы - для выпаивания лошадей. По всему делалось понятно, что место это, обжитое и утоптанное, служит давним прибежищем торговых людей, чем-то вроде постоялого двора под открытым небом. Повозки завели внутрь, распрягли и напоили лошадей, задали им овса и сена, развели в центре площадки костер. Закрыли на прочный деревянный засов скрипучие ворота, - и первая смена боевиков, по жребию, заступила на ночную стражу. Мальчик привалился в повозке к теплому боку Отца и спокойно заснул на хрустком сене, укрытый большим овчинным тулупом.
И когда он, полусонный, приоткрывал глаза, - горел в центре круга небольшой костерок, уютно попахивало дымком, и колеблющийся свет выхватывал из полной темноты то опущенные оглобли, то сидящую фигуру боевика с арбалетом, то умную морду лошади, в больших глазах которой отражалось древнее, как мир, пламя костра... А над Мальчиком медленно поворачивался вокруг незримой мировой оси огромный, мерцающий звездами, бесстрастный небесный купол...
Вторую же ночь торговому обозу пришлось провести на площади небольшого селения. Впрочем, то, что это - селение, можно было только догадываться по приглушенному лаю собак да дымкам над землянками. Людей нигде не было видно, никто не вышел встретить обоз и перекинуться с проезжими парой слов и поделиться новостями. Закопавшись в землю, селяне подозрительно и недружелюбно молчали. Повозки выстроили вкруговую, оглоблями внутрь, сцепив их между собой и попарно друг против дружки, - чтобы нельзя было тронуть один воз, не зацепив стоящий напротив... Лошадей привязали к оглоблям, тщательно стреножив их, и Отец обошел каждую, проверив путы. Он умел делать узлы с секретом, такие, что в темноте и не распутаешь... Удвоили ночную стражу. И все-таки Мальчика не покидало смутное чувство тревоги, скорее всего оттого, что ему передавалось внутреннее напряжение и тревога Отца. Тот почти не спал, ворочался, часто вставал - то ли по нужде, то ли незаметно проверяя бдительность стражи, - и тогда Мальчик тоже просыпался, не то от сырого холода, прокрадывавшегося под тулуп, не то просто от страха... И проснулся он внезапно, в самый глухой час на изломе ночи, когда чахлый серпик ущербной луны зацепился за иссеченный ближним леском горизонт. Вязкая непроницаемая мгла скрывала все окружающее, и сквозь нее не могло пробиться слабое пламя . Его разбудили крики, шум борьбы, топот и чей-то короткий сдавленный хрип, похожий на недавний хрип застреленного Отцом полуволка с белым пятном на боку. Он вскочил, рывком отбросил теплый тулуп и побежал к костру, у которого слышался голос Отца. Остывшая земля холодила босые ступни, но мальчику было не до обувки. ...В кружке неверного и зыбкого света от костра, опрокинувшись навзничь, лежал незнакомый Мальчику человек. Из горла у него торчала рукоятка боевого ножа, и черная кровь уже образовала лужицу на серой от пепла почве. Его остекляневшие глаза смотрели прямо вверх, на звезды, а рядом с трупом валялся мешок с мукой... Боевик равнодушно нагнулся над телом и перерезал горло одним быстрым взмахом руки. Затем деловито вытер окровавленное лезвие о чужую одежду и аккуратно вложил его в ножны: хороший нож, понятно, дороже хлипкой человеческой жизни...
- Хорошо... - одобрил Отец боевика. - Ты заслужил добавочную плату. Хорошо! И тут Отец увидел Сына...
- Вор, застигнутый с поличным, подлежит смерти... - четко и раздельно сказал Отец голосом Судьи. - Оставьте труп собакам! - и отвернувшись, спросил: - Чей мешок? Обняв Сына за узкие плечи, Отец почувствовал, что того трясет. Он увлек его к повозке, укрыл тулупом, тщательно подоткнув широкие полы, растер озябшие ноги Мальчика и, прижав его вздрагивающее тельце к себе, стал укачивать...
Утром обоз снова тронулся в путь. Селение по-прежнему хранило молчание, и труп, распростертый возле кострища, был присыпан пеплом, словно бы мукой...