Страница 81 из 122
Целая прослойка руководителей среднего звена также использует возможность «сигнализировать», чтобы показать свою власть. Один из членов ЦИК отказывается оплачивать свой проезд в трамвае, аргументируя это как раз тем, что он является членом этой организации. Напряжение достигло такой степени, что контролер пожаловался на это в Центральный исполнительный комитет. Одновременно, член ЦИК направляет угрожающее письмо:
«Мне трудно объяснить чем был вызван такой хулиганский поступок со стороны гражданина Н., я только могу сказать что он мне напомнил Июльские дни 1918 года, пропаганду оголтелого черносотенца. Этот гражданин заслуживает тщательной проверки его социального положения»{832}.
Защитить себя
Существует категория писем, по форме близкая к тем, которые мы только что рассмотрели. В них больше от собственно доноса, датированы они 1937–1938 годами и продиктованы другими соображениями. Желание отомстить здесь не главное. В течение короткого периода в годы «Большого террора» основным фактором расширения практики доносительства является страх. Обвинение в связях с врагами народа получает широкое распространение, и тем самым все оказываются под угрозой оказаться вне общества. Хуже того, постоянно встречается обвинение в недоносительстве, сокрытии. Для многих известие об аресте кого-то из близких — основание для серьезной тревоги.
«Я позволила себе написать Вам в самую тяжелую и горестную минуту моей жизни.
Первый раз я глубоко провинилась перед партией, не проявив большевисткой бдительности в деле с отцом моего мужа. Я не воспротивилась проживаний в течение более месяца (с 22 января по 5 марта 1937 г.) в нашей квартире отца мужа <…>, которого я до этого не знала и который в течение длительного времени проживал за границей, а ныне (24 июля 37 г.) арестован Н.К.В.Д.
Я также оказала содействие в покупке для него путевки в подмосковный санаторий через местком Управл. Делами (старик лежал с грудной жабой).
Делая это, я никак не думала, что этот глубокый старик (66 лет) окажется врагом.
О всех этих ошибках я, ничего не скрывая, рассказала парткому, но мне не поверили, обвинили в неискреннности и вынесли решение исключить из партии…»{833}
Эта корреспондентка Молотова, похоже, сожалеет, что не написала раньше. Нет сомнений, многим подобные колебания были совершенно неведомы. Разоблачения такого типа, конечно же, имеют особый характер. Они касаются главным образом политических вопросов и чаще всего следуют за падением кого-то из партийного руководства. Такое падение, как правило, вызывает целую серию разоблачений со стороны тех, кому нужно от него отмежеваться, или тех, кто желает потопить его ближайших сотрудников. Так происходит в Саратове и Горьком после арестов первых секретарей областных комитетов партии — Криницкого и Прамнэка. Эти доносы продиктованы в большей степени инстинктом самосохранения, чем какими-либо другими соображениями, которые мы могли предположить. Кто-то лишь осыпает оскорблениями недавно падшего с тем, чтобы более решительно от него отмежеваться:
«Зная, что Вы очень заняты, решил написать несколько слов. За эти 7 дней, что живу в Москве, я пережил больше, чем за всю свою жизнь.
Эта самая подлая, страшная и хитрая гадюка — Прамнэк заставляет теперь продумывать всю свою жизнь. Я, безусловно, виноват перед партией, лично перед тов. Сталиным, что как слепой котенок безоговорочно верил этой гадюке в образе человека — Прамнэк. Мне и в голову никогда не приходило, что такой человек [может] оказатъся предателем родины, партии. За это теперь заслуженно расплачиваюсь. Но я одно могу сказать, что в личной жизни с ним не был связан, на дачах у него не бывал, на квартире тоже, проводы были, когда он уезжал, меня не приглашали…»{834},[283]
Другие пользуются удобным случаем для нападок. Так, в частности, происходит во время чисток в комсомоле в 1937 году. Как мы видели, спасение собственной жизни было тогда вопросом времени.
«Сегодня 26/VI–37 г. Мне стало известно, что органами НКВД арестованы как враги Народа РУМЯНЦЕВ, РАКИТОВ и др.
Считаю своим долгом сообщить, что с этими людьми б. пом. нач. Политуправления НКПС Ч. имел тесную связь. <…>
Кроме этого Ч. часто звонил и был связан с некием Д. Кем и где он работает сказать не могу, но очевидно это тоже один из его друзей по Смоленску»{835}.
Это письмо, быть может, всего лишь попытка отомстить, с этим мы уже встречались. Но два дня спустя доноситель отправляет еще одно:
«В дополнение в первой записке, которую я написал на Ваше имя, считаю необходимым добавить следующее.
Для меня сейчас ясно одно, что Ч., находясь в НКПС на ответственнейшей работе, оказался в лачере врагов и мы, комсомольские работники, и в частности я, работая с ним рядом — этого не заметили.
Прошу верить в искренность моего заявления, потому что я чувствую на себе большой груз вины и я хочу честной работой оправдать и в дальнейшей великое звание члена Ленинско-Сталинской партии большевиков»{836}
Если первое письмо совсем не обязательно продиктовано страхом перед исключением из партии, то второе не вызывает сомнений. Третья страница послания содержит список лиц, с которыми имел дело Ч.И. все же эти письма составляют особую группу. Прежде всего они очень ограничены во времени, кроме того, их адресаты — вполне определенные инстанции приема доносов: партия, крупные деятели или политическая полиция. Письма, направляемые в бюро жалоб, никак не связаны с побуждениями подобного типа.
Итак, зависть, страх и месть объясняют появление многих писем, но не всех. Было бы упрощением видеть в успехах доносительства в тридцатые годы лишь свидетельство использования системы в личных целях.
Защитить свои права
Желание навредить и отомстить отчетливо видно во многих письмах, но мотивы пишущих часто бывают более сложными. Молодая служащая, уволенная из Народного комиссариата юстиции, жалуется на помощника прокурора республики Белоруссия:
«…вдруг в начале текущего года случилось одно событие, совершенно, как будто невинного характера, но которое исковеркало мою веру в пролетарскую справедливость: Пом. Прокурора Республики К. женился на моей подруге, с которой я совместно жила в хорошей комнате в самом центре города. Эта комната ему понравилась, и вот отсюда все пошло»{837}.
Мы видим двойственность этой жалобы. Она носит личный характер и вполне может иметь личные причины, связанные с не известной нам в подробностях жизнью в коммунальной квартире. Но главный упрек касается именно злоупотребления властью: автор письма объясняет свое увольнение происками помощника прокурора. Эта мысль здесь главная. Многие советские люди используют систему, если не для того, чтобы усовершенствовать государство, то, во всяком случае, для того, чтобы улучшить свои личные обстоятельства.
Не вызывает сомнений, что в центре интересующего нас явления находятся профессиональные связи, при этом в основном речь идет об отношениях подчинения. Коллеги по работе составляют относительно небольшую часть тех, на кого доносят. Колхозники скорее будут «разоблачать» своего председателя, рабочий — «писать» на своего бригадира. Таким образом, значительная часть населения использует механизм доносительства как средство выражения социального недовольства: это либо отдельный человек, лишенный, как правило, всякой защиты перед лицом какого-нибудь всесильного бюрократа, или рабочие, на которых давит руководство предприятия.
283
Прамнэка расстреляли 29 июля 1938 г.