Страница 59 из 136
На здоровье Ежова, вероятно, отразилось его пристрастие к алкоголю. По свидетельствам очевидцев, после августа 1938 года оно превзошло все границы, даже в сравнении с пьянками конца 20-х в компании Конара и Пятакова. К 1933–1935 годам он систематически напивался{800}. По свидетельству Серафимы Рыжовой, его личного секретаря в течение десяти лет, пьянки с подручными из аппарата НКВД занимали большую часть рабочего дня Ежова{801}. В начале 1939 года Андреев, Берия и Маленков докладывали, что удостоверились в «постоянном пьянстве» Ежова. Он систематически появлялся на работе не раньше четырех или пяти часов, приучив к этому весь аппарат НКВД[97]. На судебном процессе он не отрицал, что «пьянствовал», но добавил, что «работал как вол». «Где же мое разложение?» — не соглашался Ежов{802}. Несмотря на колоссальное трудолюбие, из-за слабого здоровья и алкоголизма он временами производил впечатление довольно неважного функционера. Достаточно вспомнить неблагоприятные отзывы о его работе в Марийском обкоме и большие периоды бездеятельности в последующие годы службы.
По имеющимся сведениям Ежов был бисексуалом. Он был дважды женат: первый брак оказался неудачным, второй также не был безоблачным. Не имея собственных детей, зарегистрированных на его имя, он удочерил девочку, которая в своем дневнике описывает его как любящего отца, хотя виделись они нечасто. Кроме интимных связей с другими женщинами, с пятнадцатилетнего возраста Ежов вступал в сексуальные взаимоотношения с мужчинами. Безусловно, к подобной информации надо подходить с осторожностью, потому что она получена в ходе сталинских дознаний, но Ежов так и не опроверг свои признания по этому вопросу — в отличие от ряда других обвинений.
Некоторые авторы указывают на его низкий интеллектуальный уровень, подчеркивая, что он даже не закончил начальное образование. Не желая утверждать обратное, мы должны добавить, что перед революцией Ежов в кругу своих соратников был известен как «Колька-книжник» и пользовался репутацией начитанного человека. По словам Фадеева, он любил читать, любил поэзию, даже иногда сам сочинял несколько строк. В начале 20-х годов он в анкете указал: «образован (самоучка)»{803}. Марксизм-ленинизм он тоже освоил самостоятельно. Фадеев описывает, как в середине 20-х Ежов ночи проводил над книгами, «чтобы овладеть теорией Маркса-Ленина-Сталина». В1926–1927 годах он был слушателем годичного курса по марксизму-ленинизму при Центральном Комитете. Тем не менее, по отзывам его знакомых, даже занимая высокие посты, он оставался неучем{804}. Шепилов, например, описывает Ежова как «малокультурного и в теоретическом отношении совершенно невежественного человека»{805}. Писал он неуклюже, с большим числом синтаксических и грамматических ошибок, оратором тоже был неважным и не любил выступать с речами.
В 30-е годы у Ежова были служебные помещения в здании ЦК на Старой площади (на пятом этаже), в административном здании центрального аппарата НКВД на Лубянке, а с апреля 1938 года — в наркомате водного транспорта. У него была квартира в Кремле плюс шикарная дача в Мещерино, на окраине Москвы, с кинозалом, теннисным кортом, нянькой и т. п. По имеющимся сведениям, на почтовые отправления из-за границы жена Ежова потратила несколько тысяч долларов. Все это свидетельствует, что, испытав нужду в юности и в начале своей карьеры, Ежов не отказывал себе в «буржуйских» удовольствиях. Кроме того, по некоторым сведениям, он был еще и коллекционером. По словам Льва Кассиля, Ежов однажды показал ему многочисленные модели яхт и кораблей, которые сделал сам или собрал в уникальную коллекцию{806}. С другой стороны, у него была довольно жуткая мания коллекционировать пули, которыми были расстреляны наиболее заметные фигуры из числа его жертв.
В идеологическом плане Ежов был радикалом, и до такой степени въедливым, что иногда даже отходил от официального курса. В начале 1920-х годов он, по меньшей мере, симпатизировал группе «рабочая оппозиция», а впоследствии поддерживал знакомство с различными оппозиционерами, такими как Пятаков, Марьясин и Конар. В период работы Ежова в Марийском обкоме его невзлюбили за борьбу с «национал-шовинизмом». В Казахстане он горячо возражал против предоставления концессий иностранным капиталистам. В конце 1920-х годов он выступил не только против «правых», но и против «партийного болота». Его называли «большевистский Марат», фанатичный и кровожадный палач, который не знал, как остановить «чистки», на совести которого было бесчисленное множество жертв, который никого не щадил, даже своих знакомых и близких[98]. Однако свидетельства 20-х годов единодушно дают ему совсем другую характеристику. В то время Ежов, похоже, был полной противоположностью — доброжелательным, внимательным, отзывчивым, гуманным, мягким, тактичным, свободным от чванства и бюрократизма, готовым на любую помощь, скромным, довольно приятным, тихим, слегка застенчивым.
Впоследствии, году в 1930, Ежов изменился — или проявилась другая сторона его натуры. С этого времени началась его слава фанатика, радикала, жестокого, аморального, безжалостного и непреклонного человека. Ему повсюду мерещились враги и заговорщики. Ежов не щадил даже тех, с кем раньше работал и чья преданность советской власти была ему известна. Он и пальцем не пошевелил для их оправдания или смягчения их участи. Например, когда в октябре 1937 года бывший начальник 2-й базы радиотелеграфных формирований — то есть его начальник в 1919 году — А.Т. Углов был обвинен в шпионаже в пользу Германии и арестован, его сын просил Ежова заступиться за отца. Ответной реакцией был арест жены Углова, с которой Ежов был также хорошо знаком, а самого Углова расстреляли в феврале 1938 года{807}. В том же году был казнен ряд бывших соратников Ежова из Марийской автономной области, среди них — его бывший соперник, председатель исполнительного комитета И.П. Петров. Они, в частности, обвинялись в том, что чинили Ежову препятствия в бытность его секретарем Марийского обкома и составили заговор с целью покушения на его жизнь{808}.
В июне 1937 года, как свидетельствует Разгон, Ежов отдал приказ об аресте своего «крестного» Москвина и его жены (которая обвинялась в организации покушения на Ежова). В ноябре того же года Москвина приговорили к смертной казни и расстреляли, его жена тоже была расстреляна{809}. В марте 1937 года расстреляли бывшую любовницу Ежова Евгению Подольскую. Кремлевский врач Лев Левин был арестован по обвинению в проведении заведомо неправильного лечения государственных деятелей, а также Максима Горького. После ареста ему разрешили позвонить Ежову, который числился его пациентом. Ежов ответил, что он не в курсе происходящего, что Левин должен формально подчиниться, и пообещал безотлагательно рассмотреть его дело. Вместо этого был арестован и сын Левина, а в марте 1938 года состоялся суд над Левиным и расстрел{810}.
Сеющие смерть подозрения Ежова не обходили стороной и людей из его собственного окружения, таких как его давний собутыльник Пятаков. По словам Дагина, «осенью 1937 года, перед расстрелом своего приятеля в прошлом Яковлева, Ежов поставил его рядом с собой — наблюдать за приведением приговора в исполнение. Помню, что Яковлев, став рядом с Ежовым, обратился к нему со следующими словами: “Николай Иванович! Вижу по твоим глазам, что ты меня жалеешь”. Ежов ничего не ответил, но заметно смутился и тот час же велел расстрелять Яковлева»{811}. Здесь, вероятно, речь идет о А.И. Яковлеве — работнике КПК, расстрелянном в Москве 27 ноября 1937 года.
97
См. док. № 18.
98
«Большевик Марат» — так его величали Александр Безыменский и Александр Фадеев. См. Брюханов Б.Б., Шошков Е.Н. Оправданию не подлежит… С. 108; РГАСПИ. Ф. 671. Он. 1. Д. 270. Л. 69–86.