Страница 46 из 136

«Сталинский питомец» - Николай Ежов

рессии, проводимые НКВД против партработников, тщательно регламентировались Сталиным и находились под жестким контролем партийных органов{626}. Летом и осенью 1938 года аресты партийных функционеров верхнего звена, конечно, продолжались, но всегда с санкции Сталина. Региональное партийное руководство с удовлетворением отметило «оздоровление» обстановки. В июне 3-й секретарь Ростовского обкома ВКП(б) М.А. Суслов на партийной конференции доложил, что положение в области за последние полгода улучшилось: «Практика огульного исключения из партии прекращена. Положен конец безнаказанности для разного рода клеветников. Постепенно рассеивается обстановка всеобщей подозрительности. Руководство обкома основательно и внимательно разбирало апелляции исключенных»{627}.

В 1937 — начале 1938 года Е.Г. Евдокимов работал первым секретарем Ростовского обкома (до сентября 1937 года Азово-Черноморского крайкома), а в мае 1938 года был снят с этой должности и назначен заместителем Ежова в наркомат водного транспорта. В апреле 1939 года, после ареста, он показал, что при переводе в Москву попросил Ежова засвидетельствовать его «политическую благонадежность», так как полагал, что его отставка была связана с последними арестами, в частности, с арестом его помощника Магничкина и с недоверием к нему. Ежов пообещал это сделать. Однако когда позднее Евдокимов интересовался состоянием своего дела, Ежов все время уходил от ответа: «Во всех разговорах Ежова со мной чувствовалось, что он меня прощупывает и изучает»{628}.

Интересно отметить, что писатель Михаил Шолохов, который жил в станице Вешенской Ростовской области, жаловался лично Сталину на произвол, царивший у него на родине, к которому были причастны коммунисты. Он также критиковал обком партии, в частности, Евдокимова и управление НКВД, которое до июля 1937 года возглавлял Люшков. Выездная комиссия в составе М.Ф. Шкирятова из Комиссии партийного контроля и В.Е. Цесарского, в то время начальника 4-го отдела ГУГБ, рассмотрела дело и 23 мая 1938 года доложила Сталину и Ежову, что обвинения Шолохова не всегда обоснованы и что радикальных мер принимать нет необходимости{629}. Однако к тому времени Евдокимов был уже уволен. Ежов на суде заявил, что секретаря Ростовского обкома сняли по его донесениям в ЦК{630}.

Начиная с середины 1938 года активность Ежова как шефа НКВД стала явно спадать. Позднее на следствии бывший начальник секретариата НКВД И.И. Шапиро отметил характерный признак этого изменения. Прежде Ежов сильно интересовался следственной работой: часто посещал Лефортовскую тюрьму, вызывал арестованных к себе, «обходил отделы, где допрашивались арестованные, вызывал к себе работников, непосредственно ведущих следствие». Но с августа «он вовсе отстранился от этого дела» и «все было передоверено непосредственно начальникам отделов без всякого контроля, руководства и наблюдения сверху»{631}. Дагин показал, что в мае Ежовым овладела тревога; он метался по кабинету и был взвинченным. Его подручные — Шапиро, Литвин и Цесарский — «тоже приуныли, они ходили мрачными, пропала их былая кичливость, они что-то переживали». Дагин полагал, это было связано с тем, что «в ряде краев и областей вскрылись серьезные перегибы и извращения в работе органов НКВД, — в частности, на Украине в бытность там Леплевского, в Свердловской области, где работал Дмитриев, в Ленинграде и в Москве при Заковском, на Северном Кавказе при Булахе, в Ивановской области при Радзивиловском и т.д.». А после побега Люшкова Ежов «совсем пал духом», плача, он сказал Дагину: «Теперь я пропал»[70].

Сотрудники НКВД в один голос утверждают, что после назначения Берии первым заместителем наркома Ежов совершенно пал духом. Приехавший в Москву в конце августа А.И. Успенский, по его словам, стал свидетелем «небывалой паники» среди сотрудников центрального аппарата НКВД, вызванной начавшимися арестами их коллег. Успенский и сам боялся быть арестованным и решил бежать. Согласно Фриновскому, Ежов был в смятении и много пил{632}. По описанию Дагина, Ежов был совершенно деморализован назначением Берии. На следующий день он занемог, то есть «пьянствовал у себя на даче» и «болел» больше недели. Затем он появился в НКВД «по-прежнему в мрачном настроении, никакими делами не стал заниматься, почти никого у себя не принимал»[71]. Один из его подчиненных, вызванный как-то поздним вечером в кабинет наркома на Лубянке, увидел Ежова «сидящим в одной гимнастерке на диване за столиком, уставленным бутылками с водкой. Волосы у него на голове были всклокочены, глаза распухли и покраснели: он был явно пьян, но вместе с тем возбужден и подавлен». Через несколько дней этого сотрудника арестовали{633}.

После ареста Ежова обвинили в заговоре против партийного руководства. Он сам показал, что, когда начались аресты в аппарате НКВД, он вместе с Фриновским, Дагиным и Евдокимовым готовился совершить «путч» 7 ноября, в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, во время демонстрации на Красной площади. Они хотели спровоцировать беспорядки, а потом во время паники и замешательства «разбросать бомбы и убить кого-либо из членов правительства». Дагин, который был в НКВД начальником отдела охраны, должен был осуществить теракт, но 5 ноября его арестовали, а через несколько дней — и Евдокимова. Ежов в одиночку не мог противостоять предусмотрительности Берии: «Так все наши планы рухнули»{634}.

Все это, на самом деле, было лишь пьяной болтовней. Известно, что приятель Ежова В.К. Константинов (по его показаниям) стал свидетелем разговора между Ежовым и Дагиным 3 или 4 ноября, из которого он понял, что Дагин должен организовать что-то «с заговорщическими целями» по поручению Ежова. Дагина несколько смущало присутствие Константинова, а Ежов, который был сильно пьян, не обращал внимания. Когда он спросил Дагина, все ли необходимые меры приняты, Дагин, глядя с непониманием на Константинова, ответил, что не очень понимает, о чем речь. Тогда Ежов повысил голос и сказал: «Ты немедленно, теперь же должен убрать и заменить всех людей которых расставил Л.П. Берия в Кремле. Замени их нашими надежными людьми и не забудь, что время не ждет, чем скорее — тем лучше». Посмотрев с недоумением на Константинова, Дагин ответил, что все будет сделано{635}.

Эта поразительная сцена могла в действительности иметь место. Во время допроса Дагин подтвердил, что однажды ночью в конце октября или начале ноября, когда он засиделся в Кремле за работой, около шести утра к нему заглянул Ежов, который тоже еще не спал. Начальник Дагина, как выяснилось, был «сильно пьян», с ним был Константинов, который тоже был «изрядно выпивший»{636}. Представим себе сцену: Ежов абсолютно пьян и дает простор воображению. Дагин понимает, в каком тот состоянии и что присутствует посторонний, но вынужден сказать «да». Конечно, он уже не в том положении, чтобы заменять охрану Кремля, так как этими делами теперь ведает Берия. Показания Евдокимова повторяют эту же схему По его словам, в сентябре он обсуждал угрожающее положение, вызванное назначением Берии, с Ежовым, Фриновским и Вельским. Они якобы договорились организовать покушение на Сталина и Молотова. Ежов будто бы даже планировал убить Берию:

См. док. № 14.