Страница 3 из 123
— Хотите отыграться? — спросил мой друг.
Бригадир, однако, молчал. Вопрос он, разумеется, слышал. Не мог не слышать. Но молчал, будто вовсе не к нему, а к кому-то постороннему относились слова. Я видел, как Юлюс прищурился, желая спрятать остроту своего взгляда.
— Подумайте, Иннокентий Сидорович! Лучшего условия вам никто не предложит. Ставлю десять ящиков спирта.
Наши так и ахнули. У меня внутри что-то оборвалось. Десять ящиков! Почти две тысячи рублей! Откуда он столько достанет? Впрочем, раз предлагает, значит, есть у него… А если Крутых согласится? Если он справится с ящиком стекла? Ведь с виду не скажешь, чтобы он был слабее Юлюса. Он даже малость повыше и в плечах пошире. И разница в возрасте незначительная: бригадир на годик-два старше, только и всего. Но бригадир молчал. Можно было подумать, что человек хочет спокойно обдумать и взвесить — стоит или не стоит идти на второе пари, только что проиграв первое. А ребята очухались и давай подначивать Иннокентия, не скупясь ни на слова, ни на жесты и ужимки, чтобы разжечь его мужское самолюбие.
Крутых молча стоял. Лишь в черных его глазах зажглись недобрые огоньки и на монгольском лице еще сильнее обозначились острые скулы, что означало: он и видит все, и слышит.
— Так как же, Иннокентий Сидорович, согласны или отказываетесь?
— Отказываюсь, — сквозь стиснутые зубы выцедил Крутых, и, должно быть, каждому стало ясно, каких усилий потребовало от него это слово — бригадирский лоб покрылся испариной.
По-моему, не ради ящика спирта, не ради возможности покрасоваться перед бригадой, а именно ради этой вот минутки Юлюс и пошел на спор. Больше всего, подумалось мне, он желал увидеть Иннокентия Сидоровича таким беспомощным и жалким.
— Что же, остается получить с вас что причитается, — произнес Юлюс таким спокойным голосом, так равнодушно повел плечами, так прояснились его глаза, что можно было подумать: нет на свете человека добрее и счастливее его.
— Получите! А сейчас — за работу! — голос Крутых уже гремел, в нем снова слышались начальственные нотки. Этот голос на нас действовал как удар кнутом на рабочих волов. И теперь мы все живенько спустились вниз, к реке, топая тяжелыми сапогами по загорбинам лиственничного настила. Один лишь Юлюс шагал степенно и неторопливо. За ним семенил здешний старожил, тот самый, что подбил его на спор своими разговорами. Хотя северное лето было, можно сказать, в разгаре и мы на работе задыхались от жары, старичок этот не расставался с засаленным ватником, облезлым меховым треухом, старыми валенками с галошами, которые были растянуты и явно великоваты. Он шлепал за Юлюсом и взахлеб шепеляво тараторил: «Ишь ты, ведь поприжали хвост Иннокентию, в бараний рог согнули, посбивали с него спесь-то… И когда же теперь этот черт рогатый выставит обещанный спиртик?» Я слышал, как Юлюс успокаивал старикашку: «Не волнуйся, папаша, будет дележка, тебя не обойдем».
Из трюмов баржи мы начали выгружать корейскую водку с экзотическим названием «Самбек». Мне довелось отведать ее в первый же день, как только я прилетел в поселок. Мерзкое зелье. С виду вроде ничего, есть даже что-то от коньяка, только, пожалуй, посветлее будет, но пакость невероятная. Даже самый немудреный домашний первачок — божественный нектар рядом с этим «Самбеком». А в трюмах баржи его тысячи ящиков. Все поглотят северяне, ничего не вернут назад, ведь глухой зимой, когда запасы подойдут к концу, выбирать не придется. И с души воротит, и всякие неподобающие слова так и просятся на язык, а берешь в магазине этот «Самбек», да еще спасибо говоришь, да еще радуешься, что достал. Это здесь, в поселке, а что говорить о кочевниках — об оленеводах, которые круглый год в тайге? Там в магазин не сбегаешь, не купишь даже этого окаянного «Самбека», там и «Тройного» одеколона не нюхнешь.
— Эй, интеллигент!
Я не подумал, что это относится ко мне, даже головы не повернул на бригадирский голос, поскольку он меня никогда так не называл. Только когда он крикнул второй раз и буквально пальцем ткнул, я сообразил, что зовут не кого-нибудь, а меня. Я подошел, и Крутых сухо бросил:
— С Юлием Миколаевичем в кузов станешь. Понял?
Чего тут не понять, когда тебе точно показывают твое место. В кузов так в кузов. Не все ли равно. Но что за обращение такое? Даже не издевательское, а прямо-таки ненавистническое.
Юлюс первым забрался в кузов грузовика, подал мне руку. Задний борт машины был откинут, и наши ребята уже втолкнули в кузов конец транспортера. Проверили, прочно ли стал, потом включили на холостой ход, и все мы уставились на бесконечное скольжение ленты. Затем наши грузчики по трапу взошли на палубу баржи, со всех сторон окружили открытый люк трюма, и работа закипела. Побрякивая да позвякивая, по-утиному раскачиваясь, переваливаясь с боку на бок, ящики «Самбека» ползли по живой ленте транспортера к нам с Юлюсом, а мы ставили их в кузов, выстраивая ровными рядами. Подплывает к тебе ящик, подхватываешь его с транспортера, тащишь в противоположный конец кузова, ставишь на пол, возвращаешься и встречаешь следующий ящик с перезвоном внутри. Работа как работа. Так мы соорудили первую шеренгу в четыре яруса, а потом что-то стряслось — то ли лента транспортера разогналась, то ли из трюма стали чаще подавать, но ящики так и летели на нас один за другим, бренча и перестукиваясь, только успевай принимать. Мы уже не ходили, как люди, а бегом носились по кузову, не зная роздыха. Некогда было голову повернуть и как следует приглядеться — что же это такое, в чем дело? Сгорбившись, мы метались, как в каком-то бешеном танце, боясь прозевать хотя бы один ящик — не успеешь подхватить, он съедет с транспортера, грохнется о металлическое дно кузова и разобьется вдребезги. Пот хлестал ручьями, заливал глаза, в голове мутилось от этой дьявольской карусели, и я словно издалека, откуда-то из-под земли расслышал, как Юлюс сказал, что этот проклятый ящик спирта нам боком выйдет, что Иннокентий, черт рогатый, теперь-то и отыграется. Как бы то ни было, а полный кузов мы загрузили, и машина тихим ходом двинулась по лиственничному настилу в гору. Только мы присели отдышаться, не успели ни пот стереть, ни словом переброситься, как подкатил другой грузовик. И как только шофер откинул задний борт, как только мы забрались в кузов, транспортер заработал. И опять пошла несусветная беготня вперед-назад, вперед да назад… Я работал грузчиком четвертую неделю. Чего только не случалось при выгрузке каравана, но такой изнуряющей, такой потогонной работы я еще не пробовал. А больше от издевательства устаешь — сам себе кажешься мизерным винтиком, который крутится по чьей-то чужой воле, или неудачником, которого каждый шпыняет как ему угодно… И это обидное, с нескрываемым презрением — «эй, интеллигент!». Что ж, не такой уж редкий и сногсшибательный случай, если разобраться. Явление довольно распространенное и весьма живучее. Интересно только, когда оно зародилось. В антагонистическом классовом обществе или все-таки позже? Так или иначе, но в эпоху Всеобуча что-то многовато таких нечутких и, я бы сказал, нахальных личностей проживает на наших географических широтах. Зачем горячиться, зачем портить себе нервы, если их достаточно ловко портят другие? Наши ошибки — наши резервы. Так бы и относиться, и радоваться бы, что у нас такие нескончаемые, просто неисчерпаемые резервы. Так-то, почтеннейший интеллигент, и следует относиться к этому делу, а не заливаться краской, как гимназистка при виде зеленого огурчика…
У меня свалилась с руки брезентовая рукавица, и лента транспортера отшвырнула ее куда-то под колеса. Голая ладонь в единый миг покрылась занозами от шершавых планок, из которых были сколочены ящики «Самбека». Интересно, кто там у них мастерит эти ящики? По-моему, я краем уха слышал, будто в той стране обязательное высшее образование… Кто бы ни мастерил, а мог бы хоть чуточку пообтесать. Видимо, недосуг, небось они там тоже вертятся, как я и Юлюс с их проклятым «Самбеком». Пока жив, ни капли этой мерзости в рот не возьму. Хоть и подыхать буду от жажды…