Белый вепрь

В серых глазах короля мелькнула насмешливая искорка.

— Сдается мне, что вы сделались настоящим придворным. — Ричард немного помолчал, лег на походную кушетку, положив под голову руки. — При мне только однажды созывали парламент. Но работа шла неплохо. Приняли несколько новых законов. Словом, парламентарии знают свое дело. Ну, а Линкольн — тоже научится. — Заметив, как изменилось лицо Филипп, Ричард рассмеялся и пояснил: — Я просто заглядываю вперед. Он — мой наследник, настанет день, когда ему придется этим наследием распоряжаться. Надеюсь, Линкольн простил меня, ведь я оставил его присматривать за северными графствами. Знаю, сначала он очень обиделся, но ведь нельзя же обнажать границы.

Стояла теплая, почти безветренная ночь.

Направляясь к выходу, Филипп небрежно заметил:

— Когда Тюдор со своими войсками разбивал лагерь, я заметил неподалеку от них знамена Оксфорда. Интересно, помнит ли он о том, что вы выплачивали его жене пособие из своего собственного кармана, иначе она просто умерла бы с голоду?

— Она сестра графа Уорвика, но вовсе не должна страдать за проступки, совершенные братом. Что касается Оксфорда, он всю жизнь служил Ланкастерам и предпочел тюрьму и изгнание клятвопреступлению. Он единственная крупная фигура у Тюдора, его одного я по-настоящему опасаюсь. — Ричард слегка приподнялся на локте. — Скажите, Филипп, вы верите в милосердие Господне?

— Конечно. А как же иначе выдержать муку самопознания?

— Ну а я не верю. Я верю в суд Божий и вечную муку, на которую обрекают непрощенных грешников.

— Непростительный грех — это личное ощущение, которое даровано человеку, чтобы он умел проклинать худшее в себе. Но душой своей и грехами этой души человек не волен распоряжаться — ни казнить, ни миловать. Он способен только нести бремя совершенных им грехов — свидетелей того, что он смертен. — Филипп быстро обернулся и встретил немигающий взгляд Ричарда. — Мы несем ответственность за свои деяния, но в глазах Бога — мы только маленькие песчинки, и нет души, которую бы Бог выделял среди миллионов других душ. Так мне сказал один умный человек. Я разозлился, когда он обвинил меня в высокомерии, но потом понял, что он прав.

— Это был священник? Ну что же, может, в ваших глазах он был действительно прав. — Ричард потянулся к бутылке, наполнил бокал, снова откинулся на кушетке и стал внимательно наблюдать, как перетекает песок в часах. — В своей жизни я часто творил зло сознательно, но чаще всего все происходило помимо моей воли. От всего этого мне никогда не очиститься.

Темнело. Из-за высокого Амбьенского холма послышался звон колоколов — в аббатстве служили вечернюю молитву.

— Бог покидает сей бренный мир, — произнес Филипп, зябко передернул плечами, вернулся в палатку и опустил за собой полог.

Пламя свечей отражалось золотистыми язычками на стенках палатки, на разбросанных по столу и сундуку бумагах.

Филипп наклонился, чтобы подобрать упавшую перчатку. Наблюдая за ним, Ричард теребил на пальце массивное кольцо.

— Неделю назад я получил письмо от сестры из Фландрии. Умер Эрар Де Брези. — Увидев, как мгновенно застыла в воздухе протянутая рука Филиппа, Ричард отвел глаза. — Все никак не мог выбрать времени, чтобы сказать вам раньше. Насколько мне известно, вы были знакомы с ним. Последние годы он сильно болел и никогда не выезжал из своих владений. Говорят, за ним очень трогательно и преданно ухаживала жена. — Ричард снова начал теребить кольцо. — Сестра уже давно не была в Англии. Я все никак не удосужусь пригласить ее в гости. Как вы посмотрите на то, чтобы съездить в Малин{164} в качестве моего личного посланника?

Импульсивным движением Филипп отбросил в сторону железную перчатку. Она со звоном и неприятным скрежетом упала на кирасу. Филипп съежился, как будто бы у него внезапно замерзла спина. Наступило молчание. Наконец он сказал:

— Выходит, вы все знали?

— Согласитесь, Филипп, — когда мы уезжали из Сен-Омера, у меня были все основания для… предположений. Фрэнсис не имеет к этому ни малейшего отношения. Дело в том, что моя сестра очень симпатизировала мадам Де Брези. — Несмотря на то что Ричард тщательно подбирал слова, истинный смысл услышанного дошел до Филиппа: он то мертвенно бледнел, то становился пунцовым. Когда краска бросалась ему в лицо, шрамы на щеке становились белыми. Король искоса посмотрел на собеседника и не спеша отвел глаза. — Я не имел ни малейшего желания вмешиваться в ваши дела. Но вы не женаты, а ведь это же чистейшая нелепость, чтобы у человека в вашем положении не было наследника. И еще совсем не поздно подумать об этом.

— Уиллоуфорд я уже обещал Хью… — Слова падали медленно, Филипп все еще не мог оправиться от признания Ричарда. — Да и другие земли тоже. Он, конечно, никогда не станет ловить меня на слове, но… я сам не смогу нарушить данного мной обещания.

— Хью ничего не потеряет, если вы не сдержите слова. В этом вы можете на меня положиться. Подумайте лучше о себе.

Филипп уставился на свои руки — они дрожали.

— Это мое самое большое желание, — едва слышно заговорил он, — но если быть до конца откровенным, я очень боюсь. Она была почти ребенком, понадобилось почти десять лет, чтобы она поняла, чем обязана мне, да и муж ее тоже.

— Да, срок немалый, — спокойно согласился Ричард, — но люди меняются, надо быть дураком, чтобы не понимать этого. Ладно, поезжайте, сами разберетесь на месте. — Ричард запнулся. Немного помолчав, заговорил снова, с прежней осторожностью выбирая слова: — Конечно, должен сказать свое слово эрцгерцог Максимилиан, но моя сестра всегда будет на вашей стороне. У него и без того немало проблем во Фландрии со знатью из круга жены. Я полагаю, надежный человек, который будет все время рядом, ему не помешает. В общем, никаких особых препятствий я не вижу. Более того, уверен в том, что, если все получится, вам придется разрываться между Англией и Фландрией.

— Неужели вы думаете, что я буду искать убежища в поместьях Эрара Де Брези? Я постараюсь взять жену с собой в Англию, если, конечно, мадам окажет мне честь. А эрцгерцог пусть распоряжается землями Де Брези по своему усмотрению.

Ричард задумчиво посмотрел на Филиппа и после непродолжительной паузы сказал:

— Боюсь, это будет невозможно. — Ответом ему было угрюмое молчание. Он поднялся на ноги, нетерпеливо отбросил подушки. — Право, Филипп, не надо упрямиться. Эрара Де Брези нет, и если есть на Небесах хоть капля милосердия, то спит он спокойно. Жизнь долгие годы была ему только в тягость, и вряд ли Эрар поблагодарил бы того, кто заставил бы его вновь испытать мучения последних лет. Он заболел вскоре после того, как вернулся из Лотарингии, куда ездил улаживать дела герцога. Потом вроде бы поправился, но вдруг зимой в Нанси, как раз в то время, когда вы уехали в Палестину, умер его сын. Как его звали, кажется, Огюст? И это был конец. Потом восемь лет Эрар не вставал с постели, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, даже дар речи потерял. За ним ухаживали, как за грудным младенцем. Смерть явилась для него избавлением.

Немного помедлив, Филипп спросил:

— Неужели первый удар с ним случился, когда он вернулся из Лотарингии? Сразу после нашей с ним встречи?

Молчание Ричарда подтвердило догадку Филиппа.

Филипп подошел к выходу и машинально приподнял полог. Наступила ночь. В непроницаемой тьме виднелись огни костров, разбросанных по территории лагеря. Земля здесь была сухой, потрескавшейся. Сквозь неверное, колеблющееся пламя костров виднелся высохший кустарник.

Филипп вышел на свежий воздух. Ричард встал рядом с ним.

— Что случилось, то случилось, Филипп. Если бы людям было дано знать будущее, отпала бы нужда в молитвах. — Они вернулись в палатку. На крышке сундука лежали два запечатанных пергаментных свитка. Словно взвешивая, Ричард слегка подбросил их на ладони. — Так вот, Филипп, — твердо произнес король, — у меня для вас есть поручение. Одно из этих писем адресовано моей сестре, во Фландрию. За ним последует кое-что еще, но это послание вы вручите лично ей, отдадите сестре в руки. Что касается другого письма, — второй свиток, перевязанный лентой, был явно больше и тяжелее первого, — то оно для вас. Это дарственная на земли, находящиеся в настоящий момент в собственности короля. Они расположены не так уж далеко от Уиллоуфорда, и я передаю их вам во владение в знак признательности за долгую и верную службу. Это будет нелишне в переговорах с Максом, он ведет счет таким вещам. Вы всегда отвергали мои дары, да и сейчас я вам ничего не навязываю. Пока об этом деле знаем только мы с Линкольном, да еще Кендал — он составлял дарственную. Поразмыслите об этом и дайте мне знать, к какому решению пришли.