Страница 135 из 158
От стиха к стиху ребенок как бы мысленно взрослеет в глазах матери. И соответственно от песни к песне нарастают тревога и горечь слов и страсть напутствий поющей. Меняется даже сама ритмика; по существу, это маленькая стихотворная пьеса с одним действующим лицом.
Я с тех пор еще знаю эти стихи по-немецки, люблю их. И, возможно, дрожащие блики полутьмы от тускло горящих застольных свечей действительно в данном случае были уместны, когда Штеффин под гитару нараспев выговаривала:
Примерно так рассказывала Л. Д. Большинцова.
Но еще до этого уютного домашнего вечера, устроенного затем, на прощание с Ленинградом, у Брехта было немало публичных встреч и официальных выступлений, обращенных к общественности и сегодняшней жизни города.
Был литературный вечер Берта Брехта в переполненном зале Ленинградского Дома писателей, на улице Воинова. Был банкет в старинном зеркальном зале здания, с видом на вспучившуюся многоводную Неву. В зеркалах отражались черный концертный рояль, красные ковры и небольшая компания людей, разместившихся за долгим общим столом. Но зато это был, что называется, цвет творческой интеллигенции города — писатели, режиссеры и актеры театра, композиторы, деятели кино…
На импровизированном литературном отчете Брехт с большим успехом читал стихи. На сцену вышла и Маргарет Штеффин с гитарой и той самой «пьесой одного актера» — «Колыбельными песнями», которые, верно, ее просили повторить на домашней встрече у Стеничей.
Вот как зафиксированы тогдашние события в подробной биографии писателя, изданной в ГДР:
«На обратном пути (из Москвы. — Ю. О.) был организован «вечер Берта Брехта» в Ленинградском Доме советских писателей. На нем Брехт встречался с Константином Фединым и Теодором Пливье. Пролетарские «Колыбельные песни» были исполнены Штеффин. «Красная газета» (22 мая 1935 г., согласно приведенной в книге сноске. — Ю. О.) сообщала:
«Берт Брехт, простой по своему существу, и можно было бы сказать, почти робкий, читал из своих произведений, из своей всемирно известной «Трехгрошовой оперы», читал «Балладу о пожаре рейхстага», «Песню Маляра Гитлера»… И эти одухотворенные поэтические произведения обнаруживали большого мастера, возможно, величайшего антифашистского поэта Европы». (Schumacher. «Leben Brechts in Wort und Bild», S. 130.)
— …Грета бывала в Ленинграде и позже… В «Европейской» гостинице останавливалась, а как-то раз даже на нашей квартире, — продолжает свой рассказ Л. Д. Болыпинцова. — Это, кажется, в начале тридцать шестого… Да, тогда, помню, выходил «Трехгрошовый роман». Получилось так. Она ехала откуда-то издалека. Была договоренность, что мы обеспечим для нее номер б гостинице. Но телеграмма почему-то опоздала на полтора дня. Расположились у нас. Комнат было достаточно на каждого — она так и осталась. Отношения у нас были, скорее, деловые, чем дружеские. Обстановка в доме свободная, артистическая. И мы особенно не вникали, кто чем занимается, кроме разве общих литературных дел. Грета иногда на целые дни исчезала. Да, надо сказать, она была и скрытная, четкая. Никогда не говорила: «Я пошла туда-то…» А только: «До свидания! Буду во столько-то…» Впрочем, я знала, что в Ленинграде у нее была близкая приятельница, с которой они подружились еще в Крыму, несколько лет назад. Не то партийный работник, не то юрист, словом, из какого-то совсем другого мира, чем наш. Звали ее Александра Александровна. Фамилии не помню…
Так рассказывала Л. Д. Большинцова, давно разлучившаяся с Ленинградом и послевоенные десятилетия постоянно жившая в Москве.
Тысячу раз убеждался — нет более неистощимого драматурга и изобретателя «сюжетов», чем сама жизнь.
Через некоторое время после выхода первого издания этой книги Александра Александровна отыскалась сама собой.
Письмо из Ленинграда поступило через «Литературную газету». Вот оно:
«Уважаемый тов. Ю. Оклянский!
Прочитав в № 19 «Литературной газеты» от 9 мая 1979 года рецензию «Новое о Брехте» (доктора филологических наук Ильи Фрадкина), благодарю Вас за восстановление памяти и роли М. Штеффин в жизни Б. Брехта.
В мае — июне 1932 г. я познакомилась с Гретой в Крыму, Мисхоре, санатории «Красное знамя» (Дюльбер). Она приехала с группой немецких коммунистов, в числе их были два члена ЦК КПГ — Карл Феркельман и Вальтер Дуддинс. Эти люди были поглощены одной идеей и горели огнем борьбы за коммунизм. Грете было лет 24–25, она всегда стенографировала выступления своих товарищей на митингах, беседах и пр., которые ее друзья проводили среди отдыхающих и местного населения.
Году в 1933–1934 (ошибка памяти — весной 1935 года, как мы знаем. — Ю. О.) она уже с Б. Брехтом приезжала в Ленинград, их принимал в клубе писателей (ныне им. Маяковского) К. Федин.
Здесь они встречались с переводчиком В. Стеничем, в Москве бывали у М. Кольцова. Бывала она и в моей семье. Мы регулярно переписывались все годы, которые она жила в Дании, — это продолжалось по XII — 1937 г. В тот трудный год говорили о Грете дурно, но я никогда не верила. Она была стройная, светлая блондинка, преданная Брехту и общим задачам борьбы за мир, борьбы с фашизмом. Она страдала открытой формой туберкулеза, но любила жизнь, и Брехта, и Советский Союз.
Групповую фотографию 1932 г. (из санатория) и материалы о других лицах я в шестидесятых годах послала в ГДР ЦК Компартии и получила ответ, что они переданы в Музей Маркса — Энгельса. Это друзья моей юности, из-за которых я в свое время страдала.
С уважением А. Карягина (Карягина Александра Александровна)».
Теперь уже все меньше остается шансов получить отклик от неизвестных ранее участников тех давних событий. Время делает свое безжалостное дело.
Тем более интересна такая весть из Ленинграда, с которым вообще, если сравнивать с Москвой и по архивным материалам судя, меньше были общественно-литературные связи Б. Брехта 30-х годов.
В последующих письмах А. А. Карягина сообщала:
«…очень рада, что Вы написали, хотя я и не сомневалась, что это будет.
Могу Вам помочь — у меня есть фотография М. Штеффин… На все интересующие вопросы я отвечу… Моя девичья фамилия — Раковщик (род. 7/XI 1907 г.). Я — юрист, адвокат.
В письмах она звала меня Саша, мужа — Коля, дочь — Инга. В доме у нас (по этому адресу) бывала неоднократно. Могу назвать людей, которые ее знали, если живы, то в Москве.
Чтобы Вам написать, мне нужно вернуться в ту жизнь. Это трудно, — я соберусь и все сделаю. Не задержу…»
«…Боюсь, то, что я сообщу, — писала в дальнейшем А. Карягина, — вступит в противоречие с образом, который у Вас сложился о Грете, а отчасти, возможно, и официальной версии о Брехте. Она обрисована плоской, как на старой иконе, а это не так.
Нужно вернуться к 20–30-м годам. Тогда был иной накал, казалось, что вот-вот будет мировая революция и мир на земле, что фашизм — это не страшно. Взгляды на мораль и личные отношения были чище, но свободнее. Влияние А. Коллонтай, ее статей и подобных воззрений сказывалось на молодежи. Фактические браки закон признавал.
Вот на фоне этой мешанины я и встретилась с Гретой.