Страница 55 из 99
«Не может или не хочет?» — подумал Мэтт. Но это его не касалось, так же, как ничего в его личной жизни — и в его душе — больше не касалось Фрэнка Буцека. Семинария для них обоих осталась в прошлом.
— А ты? — Фрэнк уже тянул через трубочку диетический лимонад из накрытого пластиковой крышкой бумажного стакана.
— Я ушел год назад. Работа на «телефоне доверия» была первой службой, которая мне подошла и на которую меня взяли. Работаю уже полгода. Мне нравится. Не слишком отличается от исповедей, особенно таких, как в старые времена — в затемненной кабинке с задернутыми занавесками. Надеюсь, что делаю доброе дело. А вы теперь кем работаете? Для бюро по трудоустройству мы, отставные священники, трудная задачка, да? Чересчур образованные, но не имеющие никакого опыта.
— Ну, я кое-что нашел, — сказал Фрэнк уклончиво. — Но скажи-ка, о чем ты хотел со мной поговорить?
— Это… м-м-м… — Мэтт отодвинул в сторону коричневый пластиковый поднос с едой и устроил локти на гладкой скользкой поверхности стола. — Личное. И это вообще не мое дело, но мне не дают покоя сомнения. Я хотел поговорить про отца Рафаэля Фернандеса.
— Хороший человек. Очень хороший священник.
— Рад слышать. К несчастью, я слышал о нем кое-что еще, с противоположной стороны, но… короче, его обвинили в развращении малолетних.
— Публично?
— Нет. В этом-то и проблема. Об этом знают, очевидно, сам отец Фернандес, и человек, который его обвинил. И я.
— Больше никто?
Мэтт угрюмо кивнул.
— Этот человек, если он жертва, конечно, подаст в суд?
— Да в том-то и дело. Он не жертва. Он шантажист, грязный шантажист, который ненавидит церковь и всех, кто с ней связан. Он убил свою старую тетку, чтобы завладеть ее имуществом, распял монастырского кота и донимал звонками непристойного содержания престарелую, и, к счастью, глухую как пень монахиню…
Фрэнк Буцек подскочил от этой литании, перечисляющей дьявольские деяния.
— Но он не подал в суд на отца Фернандеса за растление?
— Нет. Он в тюрьме, ожидает обследования на предмет вменяемости. Как по мне, он вменяем на сто процентов. Во всяком случае, мне так показалось, когда я туда ходил, надеясь вытянуть из него правду.
— Преступники и пострадавшие не говорят правды, Мэтт, даже себе самим. Они слишком многое теряют, говоря правду.
Эта мудрость была для Мэтта глотком чистого воздуха. Он склонился над столом и еще больше понизил голос:
— Вот именно. Этот человек не хочет признавать, что это обвинение было частью его тактики, призванной опорочить теткин приход. Я видел его в тюрьме, и… понимаете, Фрэнк… это было как интервью с дьяволом. Я не утверждаю, что церковь идеальна, или что все, кто к ней принадлежит, безгрешны, но… такая злоба, ненависть, такая неприкрытая враждебность… Я знаю, что его считают психопатом. Я знаю, что он злодей и преступник. Но я не знаю, лжет он или нет про отца Фернандеса. И он так и оставил меня в неведении. Чтобы я продолжал мучиться.
— Ты не кому не говорил про это обвинение?
— Нет. Я… да ну, в самом деле… Фрэнк, я затеял, так сказать, расследование. Сочинил историю, что приход собирается чествовать отца Фернандеса, сделать шоу под названием «Вся ваша жизнь»… и позвонил хорошей, доброй католичке из епархиальной конторы, чтобы узнать, где отец Фернандес служил раньше. Чтобы найти его сослуживцев и осторожно допросить их, не выдавая своей цели.
Мэтт внезапно обнаружил, что Фрэнк усмехается поверх своего сэндвича.
— Я врал, Фрэнк! Ложь во спасение, вроде бы, ради доброго дела, но я чувствую себя каким-то… скунсом. Это было легко! Я никогда не думал, что вызываю такое доверие.
— Это все хорошее воспитание. Полировка держится, даже если фундамент треснул. Добро пожаловать в реальный мир, Мэтт.
— Вы что — нисколько не шокированы?
— Кто я такой, чтобы быть шокированным? — мягко сказал Фрэнк. — Мэтт, у меня никогда не было семинариста, который был бы настолько искренним, настолько старательным, настолько верным и таким чертовски самоотверженным. Я всегда чувствовал, что из тебя мог бы получиться идеальный священник, но что ты никогда им не будешь.
— Вы всегда это знали? А почему вы мне не сказали? Позволили мне корпеть, потеть над книгами, проводить все эти годы…
— Никто не может указывать другому, что ему делать. Даже Бог не может. Следует позволить человеку дойти до всего самому, иначе он никогда не будет свободен. К тому же… я об этом не догадывался, но мое собственное служение было выстроено на песке. Следует уступить другим, Мэтт, путь по стопам Господа. Новому поколению.
— Может быть, женщинам, — добавил Мэтт, вспомнив бедное меньшинство без всякой рациональной надежды на принятие сана, этих девушек, изучавших теологию просто для себя, но истово. Их было много даже в его семинарские годы, а сейчас их, наверное, еще больше, и они могут потребовать большего равенства, даже в монастырях, несмотря на рушащий надежды папский запрет.
Фрэнк хлопнул ладонью по столу.
— Слушай, Мэтт, успокой свою гиперактивную совесть католика. Так получилось, что ты обратился к правильному человеку, и этот человек может помочь тебе выбраться из моральной ловушки, в которую ты попал. Назовем это последним наставлением от бывшего духовника, чей жизненный курс изменился весьма радикально. Во-первых, я могу поклясться, поклясться всеми святыми, какими хочешь, что отец Рафаэль Фернандес не проявлял ни единого признака педерастии в то время, когда я был его помощником в приходе Святого Розария двадцать пять лет назад.
Мэтт заерзал, собираясь что-то сказать, и Буцек добавил:
— И я смогу это доказать. Я потихоньку проверю все предыдущие места его службы в других приходах. Если будет хоть малейшая ниточка, я ее найду. Видишь ли, у меня тоже есть обязательства. Я знал отца Рафаэля задолго до того, как ты с ним познакомился. Я делил с ним приходскую службу. А теперь у меня возникла настоятельная потребность выяснить правду. И, в отличие от тебя, у меня есть возможность это сделать.
— Но как?.. — Мэтт почувствовал невероятное облегчение, хотя и не мог пока полностью поверить в такую легкую развязку.
Фрэнк улыбнулся:
— Да ничего такого. Просто я теперь работаю в ФБР.
И он подмигнул Мэтту.
Отец Фрэнк Буцек, отец Проныра, бывший отец Фрэнк подмигнул.
Глава 25
Полуночник Луи попадает впросак с Икоркой
Поскольку в «Хрустальном фениксе» теперь творились темные дела, я был вынужден спать и есть в своих прежних владениях. Я бы, разумеется, предпочел свою по-настоящему мягкую лежанку в «Серкл Ритц», но слишком многое (включая мою куколку, которой я столь многим обязан, и все такое) сошлось на «Хрустальном фениксе», чтобы я мог оставить его без присмотра.
К счастью, я могу делать и то, и другое (есть и спать) в одном и том же месте: под широкими листьями тропических лилий, окружающих мой личный пруд. Кое-кто может задать вопрос: почему, если темные дела творятся внутри отеля и казино, я прохлаждаюсь снаружи?
Во-первых, всякий нуждается в месте для отдыха. Плюс, я должен работать на земле[80], а это трудно сделать в помещении. Во-вторых, мне необходимо хранить инкогнито, тогда как я весьма известная личность, возможно, даже знаменитая, в окрестностях «Феникса» и внутри оного. Если мой знакомый силуэт будет замечен, это может породить ненужные слухи. Вдобавок, я оказался, в некотором роде, в безвыходном положении. Мне приходится скрываться не только от мерзких типов, творящих саботаж и преступления в «Хрустальном фениксе». Я также не желаю привлекать к себе внимание прелестной Икорки.
Она выказывает определенную тенденцию рыскать по отелю, охотясь на несчастное создание, которое ее породило. Если бы он знал раньше, он бы дважды подумал, прежде чем затевать какие-нибудь интрижки с ее мамашей, вот что я вам скажу. А поскольку он — это я, то утверждаю это со всей ответственностью.
80
«Работать на земле» — специфическое выражение служб охраны правопорядка, означающее «расследовать преступления на местах».