Страница 36 из 99
Она прихлопнула рот ладонью, не желая выпускать наружу еще более пугающие предположения.
Мэтт выпрямился, впервые хоть как-то отреагировав на ее слова. Он опять помотал головой и сказал:
— Нет.
Его голос был таким хриплым, точно его душили. В какой-то момент Темпл с ужасом подумала, что он, возможно, застал преступников в своей квартире, и они ему что-то сделали.
Она обшарила его глазами, страшно встревоженная.
— Мэтт! С тобой все в порядке?
— Нет.
Его голос стал тверже, но как будто сделался еще более хриплым.
Темпл заморгала.
— «Нет» — те, кто вломились к тебе, охотились не за мной, или «нет» — с тобой не все в порядке?
Он встал.
— Нет, Темпл, никто за тобой не охотится. Я не могу позволить тебе так думать. Нет, дело совсем не в тебе.
Он распростер руки, как бы охватывая весь разгром:
— Это все я! И только я! Я один. Я, я, я… Mea culpa, mea maxima culpa[59].
Она вздрогнула от неожиданной ярости в его голосе, обескураженная и почти окаменевшая. Что она такого сказала? Что сделала не так?
Мэтт еще шире развел руками, и она заметила, что костяшки на его пальцах сбиты до крови, как будто он стучал, стучал, стучал в райские двери — а они были тяжелы и прочны, гораздо толще и прочнее дверей в «Серкл Ритц». «Knock, knock, knocking at Heaven’s door…»[60]
— Ты можешь не смотреть по сторонам в поисках преступника. Он перед тобой. Это сделал я.
— Ты?! — она снова оглянулась на царящий в комнате разгром. — Но что произошло?
Он посмотрел ей прямо в лицо. Что он там видел — ее непонимание? Может быть, ее разочарование?
Он снова опустился на подлокотник, спрятав кисти рук между колен и уперев глаза в пол, по-прежнему усыпанный книгами.
— Сегодня умер один человек.
Ох. Смерть — это не всегда головоломка, детектив, загадочное событие, которое случается с кем-то незнакомым, типа неопознанной жертвы убийства. Иногда смерть подбирается вплотную и бьет, точно молния, по жизням близких людей… Но кто? Его мать? Тогда откуда такая ярость?
— Я очень сочувствую, Мэтт…
— Не сочувствуй, не надо. Это не был… близкий мне человек.
— Но…
Он поднял голову и усмехнулся:
— Ты выглядишь, как маленький фокстерьер. У меня в детстве был такой. Постоянно чесался. А когда не чесался, вертел головой и так удивленно таращился… Бог свидетель, у него были на это причины.
— Я… пытаюсь понять.
— Ты не сможешь понять. Я вот не понимаю. — Мэтт поднял голову к лампе, как будто смотрел на солнце. — Ирония — не тот случай, который предполагает легкий ответ.
— Ты можешь мне сказать, кто умер?
Он продолжал смотреть на белый плафон, как будто изучал НЛО, приклеенное к потолку.
— Один человек. Мой отчим.
Ох.
— Получается, ты его все-таки нашел…
— Но не живым! Он просто умер, Темпл. Сейчас. Сегодня. Как раз когда я почти уже нашел его! — правая рука Мэтта сжалась в кулак.
— И ты никогда не сможешь столкнуться с ним лицом к лицу…
— Однажды я уже столкнулся. Давно.
— И…
— Он ушел. А я остался.
— Так ты выиграл.
Он покачал головой.
— Это он выиграл. Он всегда выигрывал и оставался тем же, кем был. И сейчас он опять выиграл. Сбежал.
— Сбежал от чего?
— От меня.
«От меня», — эхом отдалось в голове Темпл.
— Ты теперь знаешь, зачем так хотел его найти?
Он кивнул.
— Но теперь уже поздно.
— Так скажи мне, зачем?
Мэтт окинул взглядом разбросанные книги.
— Чтобы избить до полусмерти. Если бы я мог, я бы вытащил его из гроба и избивал бы, пока бы его не зарыли.
Такая невероятная злоба и ярость в спокойном и вежливом Мэтте Девайне ударили Темпл, точно кулак в живот. А она на собственном опыте знала, что такое удар кулаком в живот.
— Почему? — прошептала она, чувствуя себя и вправду глупой собачонкой; глупой, бессловесной, и, вдобавок, слепой, как летучая мышь. — Откуда такая злость?..
— Я не знал, что она такая. Я прятал ее под спудом, под лицемерными тайнами бесконечных исповедей и покаяний, даже под ханжеской пошлостью психотерапии… Я забрался на этакое рациональное плато и не видел, как к моим ступням подбирается кипящая лава похороненной подо всем этим злости. Не видел. Пока он не сдох.
— Но почему? Почему это все, зачем?..
Мэтт потер лицо, как боксер в нокдауне, поднимающийся на ноги, чтобы продолжать схватку.
— Он нас избивал, когда мы не могли дать ему сдачи. Я раньше думал, что хочу понять, почему он это делал, хочу услышать его объяснения, его историю… Но на самом деле я хотел закончить свою собственную историю, дописать ее до точки. Я хотел вышибить ему мозги, а он сбежал. Одурачил меня. Удрал в могилу.
Темпл села на пол, как ребенок, слушающий страшную сказку. Все, что она могла — это задавать свои наивные вопросы и надеяться, что его ответы помогут ему разобраться в самом себе. Как можно понять другого человека? Только слушать и не пытаться судить. Темпл подозревала, что отчим Мэтта никогда не был способен кого-то понять, и, соответственно, никогда не мог быть понят. Но теперь Мэтт потерял даже шанс проиграть.
— Избивал… вас? — спросила она тихо.
— Мою мать. Меня. Она говорила — это все алкоголь. Но там было и кое-что еще. Подлость. Болезненная ревность. Множество уродливых, неназываемых вещей. В конце концов, я однажды дал ему сдачи. И он уехал. Если он больше не мог избивать нас с мамой, ему необходимо было найти того, кого он сможет избивать. Кто не ответит. Один раз дать ему в морду было недостаточно. Я думал, что достаточно, я уговорил себя, что достаточно, и даже поверил в это. Я говорил себе, что хочу понять прошлое, а не разорвать его на мелкие кусочки… И тут он сыграл со мной свою последнюю подлую шутку. Он умер — и показал мне, какими мелкими на самом деле были все мои мотивы. Я хотел найти его и убить, Темпл. Но кто-то сделал это раньше меня.
— Он был… убит? Сегодня?
Мэтт кивнул.
— Ага. Я нашел его, когда он был еще жив, но на следующий день после того, как я обнаружил его берлогу, он подох. Его просто убили. У меня даже не было ни одного шанса проявить благородство и не убивать его, так что он снова выиграл — на этот раз, навсегда.
— Мэтт, — Темпл посетило ужасное предчувствие совпадения, в котором была замешана так называемая идеальная справедливость — и удивительная ирония. — Как звали твоего отчима?
— Мне противно даже произносить его имя. По крайней мере, я скоро увижу его начертанным на могиле. Эффингер. Клифф Эффингер.
Глава 17
Падшая девушка
— Что вы здесь делаете?
Только наблюдатель, имеющий под рукой секундомер, смог бы определить, кто сказал это первым — Темпл или лейтенант Молина.
И никаких сомнений, кто первым должен отвечать: Молина стояла, точно статуя индейца у входа в табачную лавку, устрашающе безмолвная, и ждала объяснений.
Вокруг них толпа людей вливалась в прохладное, элегантно освещенное лобби «Хрустального феникса», распадаясь на два потока, чтобы обогнуть великолепную стеклянную скульптуру: возрождающийся феникс от «Lalique»[61], распростерший свои матово поблескивающие крылья.
Темпл и Молина сошлись у пьедестала этого произведения искусства так, будто свидание было назначено заранее, хотя на самом деле их встреча оказалась совершенно случайной.
— Я здесь работаю, — сообщила Темпл светским тоном, который должен был привести Молину в бешенство. — К тому же, я пишу для шоу «Гридирона», и репетиции проходят именно здесь. А вот что вы здесь делаете, лейтенант?
— Вы прекрасно знаете, — отчеканила Молина своим самым сдержанным голосом, который Темпл про себя определяла как солдафонский.
— Полагаю, это из-за мертвого мужчины?
59
Mea culpa, mea maxima culpa (лат.) — «Моя вина, моя величайшая вина», — формула покаяния католиков с XI века.
60
«Knock, knock, knocking at Heaven’s door…» — строчка из песни Боба Дилана.
61
Rene Lalique — выдающийся французский ювелир и стеклянных дел мастер, представитель ар-нуво. После его смерти фирму «Lalique» возглавил его сын, а затем внучка.