Пробуждение

— Прекрасная вещь! — похвалил книгу Андрюша Дудников. — Жаль, о нас, морских офицерах, подобной книги никто из русских писателей не написал.

— Разве повести Станюковича хуже? — удивился Соловьев.

— Не хуже, Арсений Антонович, но то было совсем другое время. Оно окутано дымкой романтики — давно ушедшая в прошлое эпоха парусных кораблей. Куприн — реалист, у него описаны обычные люди, русские офицеры наших дней!

— Выражаешься ты слишком красиво, Андрюша. Словно поэт, слова складываешь. А время наступило скверное. Да и власть комиссарская не очень располагает к стихам.

— Отчего же скверное? Всякая власть нам дается свыше… от бога, — не соглашался Дудников.

— Всякая прежняя власть — от бога, но только не эта — власть совдепии, — гнул свое Соловьев. — И звезда красная — не божья. А что стало с нашей офицерской кают-компанией? Ты часто слышишь за столом изысканную беседу культурных людей?

— Какая изысканность, Арсений Антонович, в такое трудное для родины время! До праздных ли бесед за столом?!

— Ты не находишь ничего противоестественного в том, что рядом с тобой в офицерской кают-компании, развалясь на диване, сидит вчерашний матрос? И наравне с тобой, офицером, вершит корабельные дела?

— Не нахожу. Николай Павлович Авилов наравне с нами несет ходовую вахту на мостике, тянется к знаниям…

— У большевиков тяга к знаниям есть… Но сам ты, Андрюша, на глазах у всех красным становишься. Скоро большевистские лозунги выкрикивать будешь…

— К чему ехидничать, Арсений Антонович? — обиделся Дудников. — Жизнь идет законным чередом. Служба на кораблях налаживается. Российский флот возродится заново. Русский флаг по-прежнему с уважением станут встречать люди в иностранных портах…

— Красный флаг… с уважением? Не могу в это поверить!

— Разве имеет значение цвет флага?

— За границей привыкли видеть на мачтах российских кораблей Андреевский флаг, — с горечью продолжал Соловьев. — А традиции флота? А слава и гордость? Ведь понадобилось сотни лет, чтобы русский флот стал таким, каким мы его увидели, когда были гардемаринами!

— Традиции — они живучие. Ничто просто так не исчезает, — задумчиво протянул Дудников.

— Пришла революция, и — все прахом пошло!

— Былая слава и гордость еще возвратятся…

Не получился и в этот раз решительный разговор. Никак не удавалось Соловьеву повернуть беседу в нужное русло.

Путь от Петропавловска-на-Камчатке до Командорских островов военный транспорт «Магнит» прошел за светлое время суток.

Корабль стал на якорь в закрытой от северных ветров укромной бухте, неподалеку от берега. С южной стороны отлого спускался мыс, и вдоль отмели виднелось расположившееся огромным табором лежбище котиков.

До слуха Яхонтова доносился с берега разноголосый гвалт. В этом шуме можно было различить фырканье и рев матерых секачей, жалобное мекание малышей и хлопотливое мычание самок.

В свинцово-серой воде вблизи песчаной отмели торчали на поверхности моря головы купающихся котиков. Неуклюже перебирая ластами, продвигались к самому краю отмели все новые ныряльщики. Они бросались в набегавшую на берег волну и начинали резвиться и играть в ледяной воде. Черные тела, словно отлакированные, стремительно скользили в соленой морской купели.

В воздухе стояла едкая морось. Ни свитер, ни меховая штормовка не спасали от холода.

Со стороны моря весло слоистые клубы тумана. Бухту заволакивало сплошной серой пеленой. К вечеру туман стал такой плотный, что все вокруг в нем растворилось. Даже близкий берег с лежбищем котиков исчез из виду.

Яхонтов принял решение оставаться в бухте до утра и ждать, пока рассеется туман.

Спустившись в каюту, командир почувствовал озноб во всем теле.

«Лето в самом разгаре, а я сумел простудиться, — с досадой подумал Яхонтов. — Экое невезение! Тут только и начнут дела разворачиваться, а мне, командиру, в самый раз в постель укладываться».

Он вызвал к себе Авилова.

— Николай Павлович, меня, кажется, немного лихорадит, — сказал Яхонтов вошедшему в каюту председателю судкома. — До утра, пожалуй, пробуду в постели, чтобы немного прийти в себя. А как только рассветет, поднимусь на мостик.

— Да лежите вы, Сергей Николаевич, а то как бы сильнее не разболеться, — уговаривал командира Авилов.

Яхонтов крепко уснул и беспробудно спал всю ночь. Утром его разбудил Соловьев:

— Сергей Николаевич, туман рассеялся. В кабельтове от нас стоит неизвестная парусно-моторная шхуна.

— Откуда она взялась в этой бухте? — удивленно спросил Яхонтов. Он чувствовал себя лучше, и лишь легкая слабость в теле говорила о вчерашнем недомогании.

— Вероятно, вошла в бухту под парусом, когда нагнало туману, — отвечал помощник.

— Прикажите подойти к борту, а шкипера препроводите на транспорт, — распорядился командир.

— Пытались уже приказать, но оттуда никакого ответа. На верхней палубе шхуны — ни души. Похоже, перепились с вечера, дьяволы, и дрыхнут.

— В таком случае прикажите боцману спустить шлюпку и отправляйтесь с вооруженными матросами на шхуну, — поднявшись с койки и отряхивая китель, сказал Яхонтов. — Обследуйте, что там делается, и примите нужные меры. Если обнаружите битых котиков либо выловленную рыбу, придется заниматься буксировкой. Спуску не будем давать никому.

— Есть отправиться на шхуну!

В первый момент Соловьеву показалось, что в бухту вошла парусно-моторная шхуна с мистером Гренвиллом на борту. Но, присмотревшись к незнакомому судну, он сообразил, что вряд ли на подобной грязной посудине отправится в далекое плавание компаньон консула Колдуэлла. Хотя чем черт не шутит? Всякое бывает.

Лучше всего самому бы обследовать неизвестный корабль. С этой мыслью и отправился Соловьев к командиру, уверенный, что тот, будучи больным, отправит его, своего помощника, на шхуну.

Боцман Ужов высвистал наверх матросов. Нажали на тали, шлюпка легко пошла вниз, коснулась воды. Шестеро моряков, вооруженные карабинами, спрыгнули в шлюпку.

— Как Евгений Оттович? — задержавшись немного, тихо спросил боцмана Соловьев.

— Мутит бедолагу, с каждым днем ему все тяжелее становится, — отвечал Ужов. — Пока шли, загадил всю каморку. Не успеваю за ним убирать, ваше благо… товарищ помощник командира. Высадить бы его на этой шлюпке на иностранную шхуну…

— Нельзя, Ужов. Я не знаю: что это за шхуна? Чья она? Кто на ней сюда пожаловал?

Несколько десятков сильных гребков, и — шлюпка коснулась деревянного низкого борта чужой шхуны. По спущенному за борт пеньковому трапу[8] один за другим семеро военморов вскарабкались на палубу.

Соловьев первым вошел в трюмный тамбур, прислушался. Изнутри доносился неясный шум голосов.

— А ну, посвети-ка мне, братец, — приказал он взявшему в руки фонарь баковому гребцу.

Повозившись, двое матросов открыли задраенный изнутри люк.

В нос Соловьеву ударил запах свежего мяса и необработанных звериных шкурок. Баковый гребец осветил внутренность трюма.

В неровном свете горящего жира Соловьев увидел несколько полуголых фигур. Занятые разделыванием котиков, они даже не заметили появившегося в трюме русского моряка. Взблескивали широкие ножи в жилистых руках. Лоснилась от пота кожа на теле. У одного из промысловиков черная повязка закрывала глаз. У другого алел косой шрам на лице.

«Ну и хари! — с неодобрением отметил Соловьев. — Навряд ли с такими разбойниками отважится пойти в плавание мистер Гренвилл. Да и комфорта на судне никакого!»

Соловьев направился дальше, туда, где, по его предположению, располагалась каюта шкипера. Ни один из промысловиков не сдвинулся с места, чтобы уступить ему дорогу.

— Встать, жабы заморские! — рявкнул Соловьев. — Перед вами русский офицер!

Полуголые фигуры медленно и с явной неохотой поднялись. Один из промысловиков указал в сторону шкиперской каюты.

8

Трап — свитая из манильского троса перекладная лесенка.