Пробуждение

На другой день старший лейтенант Корнев возвратился из города мрачный. Содержатель таверны предъявил ему иск на возмещение понесенных убытков на тысячу семьсот девяносто рублей золотом. Корнев, не заходя в каюту, направился к командиру отряда, чтобы сообщить ему результаты проведенного разбирательства.

В исковом требовании с японской пунктуальностью перечислялось все, что поломали, разбили и потоптали матросы из отряда особого назначения во время драки. Упоминались высаженные двери и окна, разбитые вазы и столовая посуда, пропавшие ножи и вилки. (Таверна издавна была пристанищем иностранных моряков, поэтому владелец содержал ее на европейский лад.)

Исковой документ был составлен в Российском консульстве, на японском и русском языках. Напротив каждого пропавшего предмета стояла цифра, обозначавшая стоимость с точностью до четверти копейки.

— Составьте списки виновных, Алексей Поликарпович, — распорядился Остен-Сакен. — И раскидайте всю сумму понесенных казною убытков каждому в меру вины. Да передайте ревизору: жалованья им впредь не выдавать!

— Но как же? Ведь… — начал и замялся старший офицер.

— Ревизора направьте сегодня же, немедля в японский банк с указанной в иске суммой денег, — категорическим тоном заговорил Остен-Сакен.

— Слушаюсь, Андрей Вилимович, — сказал старший офицер. — Но ладно ли получится? Ведь отдельные нижние чины до самого Мурмана без жалованья останутся.

— Ничего с ними не сделается, — холодно заключил капитан первого ранга. — Обуты, одеты, накормлены. Чего им еще нужно? Лишний разок и на судне посидят, когда примерные матросы в увольнение пойдут. Меньше хлопот.

— Но как бы хуже не получилось, Андрей Вилимович?

— Не получится, — заверил Остен-Сакен. — Что еще у вас, Алексей Поликарпович?

— Опять отец Иннокентий отличился, — с огорчением сообщил старший офицер.

— Напроказил?

— Вернулся на корабль в кимоно, — сдержанно улыбнулся старший лейтенант. — На пирс доставили батюшку в стельку пьяного.

— Где он был? — деловито осведомился Остен-Сакен.

— Ясное дело где, Андрей Вилимович.

Капитан первого ранга презрительно скривил губы, с неодобрением покачал головой:

— Безобразник.

— Я пытался устыдить батюшку, когда пришел он в трезвость, но куда там: упрям батюшка, словно бык!

— А что вы ему сказали, Алексей Поликарпович? — заинтересовался командир.

— Дурной пример, говорю, мичманам подаете.

— А он?

— Стал расхваливать тех продажных японок за их аккуратность и любезность да за то, что поздно ночью они подавали батюшке горячий шоколад.

— Женить его следовало, пока во Владивостоке стояли, — поморщился Остен-Сакен. — Взяла бы его попадья в оборот!

— Что вы, Андрей Вилимович, отец Иннокентий об этом и слышать не хочет. «Нет ничего безнадежнее слова «жена» — вот что изрек он однажды по этому поводу.

— И богослужение правит из рук вон плохо, — подхватил Остен-Сакен.

— До меня тоже дошел слушок: смущает мичманов батюшка.

— Как бы не натворил он похлеще чего, чем ночной маскарадный наряд, — задумчиво произнес капитан первого ранга. — Высажу его на берег, как только придем в Гонконг, — добавил он решительно. — Пусть консул Этинген отправит его на пароходе обратно во Владивосток.

— Как же мы без священника останемся? — удивился Корнев.

— Подберем кого-нибудь из нижних чипов, знающих порядок богослужения. От такого больше будет проку.

Командир и старший офицер какое-то время молчали, думая об одном, — их обоих тревожила мысль: стихийно ли началась драка в таверне или была заранее задумана подстрекателями?

— Пострадали двое мичманов с «Лейтенанта Сергеева», — сообщил Корнев.

— Напрасно офицеры с нижними чинами якшаются, — неодобрительным тоном произнес Остен-Сакен. — Для примера полдюжины самых злостных негодяев отдайте под суд, — добавил он резко. — Судить их будем в Гонконге.

Драка матросов в японском порту привела в смятение Яхонтова. Русские люди били своих же! Да как! По ходу событий прапорщик уловил, что начали потасовку матросы крейсера. Поводом же послужил пустяковый случай в таверне: мелкая стычка за столом между комендором с «Лейтенанта Сергеева» и кочегаром с флагманского судна. Сам по себе повод не заслуживал никакого внимания, но причина драки была куда значительнее! Яхонтов понял, что нежелание нижних чинов крейсера идти на войну всколыхнуло давнюю вражду с миноносниками. «Но как можно противиться долгу, присяге? — билась в нем неотвязная мысль. — И разве есть что-нибудь выше, чем стремление защищать отчизну свою от чужеземцев?!» А выходило, что многие на крейсере не хотят идти воевать и даже возмущены тем, что другие не разделяют их недостойного стремления. Хотелось понять, что движет этими людьми? С кем-то нужно было поделиться мыслями, разобраться во всем. Но с кем? Вряд ли кто мог понять его лучше, чем такой же, как он сам, недавний студент, а теперь прапорщик по адмиралтейству.

Сурин встретил вошедшего в его каюту Яхонтова сдержанной улыбкой: в памяти обоих еще свежа была недавняя встреча в караульном помещении во время дознания.

— Вот мы и в Японии, Павел Модестович, — сказал вместо приветствия Яхонтов.

— Впереди Восточно-Китайское море и Индийский океан, Сергей Николаевич, — подхватил Сурин.

— Что вы думаете о нашем… плавании?

И оба невольно подумали о случившейся недавно аварии и состоявшемся дознании.

— Долго придется нам плыть еще по чужим морям, — уклончиво начал машинный прапорщик. — Много раз зайдем еще в иностранные порты — грузиться углем, брать провизию, воду, если обстоятельства не остановят нас.

— Какие обстоятельства? — настороженно проговорил Яхонтов.

— В Индийском океане по-прежнему крейсерствует «Эмден», — ответил Сурин. — И встреча «Печенги» с германским крейсером вполне возможна. Наше флагманское судно само себя защитить не сможет от его торпед. Вся надежда на миноносцы…

Яхонтов знал о том, как самый быстроходный крейсер Сибирской военной флотилии охотился в Индийском океане за «Эмденом» и чем все это кончилось… Не повезло «Жемчугу». После нескольких недель пребывания в море он стал на якорь на рейде порта Пенанг, и командир корабля капитан второго ранга барон Черкасов отправился в город. Накануне он вызвал телеграммой жену из Владивостока. Германская радиоразведка перехватила ее. И «Эмден», зная точное местонахождение русского корабля, беспрепятственно вошел в бухту и расстрелял «Жемчуг» артиллерией и торпедами…

— Да, вероятность встречи с крейсером не исключена, — согласился Яхонтов. — Но меня в данный момент не это тревожит. Скажите, Павел Модестович, почему, на ваш взгляд, многие нижние чины флагманского крейсера не хотят идти на войну?

— Почему вы так думаете, Сергей Николаевич?

— Все присматриваюсь и никак не могу понять, что к чему. Но эта драка в таверне на многое открыла глаза. Меня все больше удивляет, отчего на крейсере и миноносцах нижние чины так по-разному думают о войне.

— На миноносцах по-боевому сплоченные экипажи, — начал Сурин. — Сами условия там объединяют матросов и офицеров. Корабли маленькие, служба тяжелая, и делят ее вместе рядовые и командиры. Совсем иное дело у нас. Убери с «Печенги» пушки и торпедные аппараты, и получится комфортабельная паровая яхта. И такая пропасть разверзлась между верхними офицерскими каютами и матросскими кубриками на нижних палубах… А ко всему этому… — Сурин на миг остановился, раздумывая, продолжать ли. Потом решительно провел рукою по спутавшейся прическе, заговорил напряженно, отрывисто: — И это, пожалуй, главное: на флагманском судне политически активная, сознательная команда. Не секрет, что многих прислали к нам с Балтики и Черного моря за участие в матросских волнениях…

И осекся. Прапорщика смотрели в лицо друг другу, словно не узнавая.

— Мне это было неизвестно, — вымолвил Яхонтов.

Невольно пришло ему на ум: Сурину известно многое из того, что делается в котельном и машинном отделениях в тайне от офицеров. И что машинный механик во многом разделяет мнения нижних чинов. Он вспомнил, как частенько и неизвестно куда отлучался Сурин из института и после, когда учились в Гардемаринских классах. Несомненно, машинный прапорщик не сказал всего, хотя беседа между сослуживцами была откровенной.