Страница 30 из 41
Первое, что она сделала, когда появилась вслед за чемоданом, который катил шофер, — подарила мне коллекционную куклу в клетчатой шотландской юбке, в высокой бархатной шапке с пером и поставила в известность, что предки ее родом из Шотландии и, где бы она ни была, она поддерживает все шотландское. По той же причине для нее неприкосновенны пауки, в Шотландии культ этих животных. Позднее выяснилось, что она симпатизирует не только паукам, но и всему живому, она не ела мяса и не носила ничего из натуральной кожи и натурального меха, даже туфли.
Вообще-то выглядела Кэтрин типичной южанкой: карие глаза, смуглая кожа, было в ней даже что-то от арапчонка, какой-то неуловимый подтекст во всем облике, особенно в кудрявых черных волосах.
Лос-Анджелес, где Кэтрин жила и откуда прилетела, не вызывал у нее прилива восторга, хотя там она родилась, там остался ее друг Макс; наконец, близ этого города был развеян прах ее матери, которая умерла молодой. Об отце она сказала: он сволочь, не то что отчим — музыкант и прекрасный человек, но и он тоже умер.
Такое предисловие как-то не вдохновляло. Жалость — хорошее чувство, но не с него хотелось бы начинать. «Под каждой крышей свои мыши» — сказала я. Мгновенно откуда-то были извлечены карандаш и тетрадь: «Как- как???» Я повторила.
Как в компьютере мышь снует по экрану в поисках нужной строки, так в нашем разговоре... Эта самая мышь обнаружила неожиданное. Оказывается, Кэтрин любила Стейнбека. его повесть «О людях и мышах». Странно, но я тоже любила эту повесть. Таких же героев, которые никому не нужны. Джон Стейнбек, человек из Калифорнии, сначала изгнанник, потом желанный, обласканный и увенчанный, нас и побратал.
На радостях я притащила кучу журналов «Америка» — стойкий дефицит прежних времен, мне перепадал от случая к случаю — и открыла первый попавшийся. Черт бы меня побрал с моим интересом к Америке! Со страницы глазела неприлично расплодившаяся семейка президента Буша-старшего, сплоченная, дружная, сытая и в силу этого слегка туповатая на морды.
— Когда я смотрю на эту фотографию, — сказала Кэтрин, — мне хочется плакать.
И ушла в свою комнату.
На что она жила, где брала деньги, какое-то время оставалось загадкой. Для бедной она слишком много тратила на книги, театры, телефонные переговоры, интернет-клубы, кафе. Для богатой не позволяла себе излишеств вроде казино, ресторанов, драгоценностей. Университет она посещала четыре раза в неделю и скорее записалась бы еще на какие-нибудь курсы, чем пропустила бы хоть одно занятие.
Как-то она пришла домой и швырнула пальто чуть ли не на пол. Из него полетели деньги. А всякие там монеты в рублях ли, копейках она за деньги вообще не считала. Они валялись по всей квартире, так что, будучи совсем на бобах, можно было в любом углу, под диваном или шкафом наскрести на приличный завтрак, обед или ужин. На сей раз она засеяла монетами кухню.
— Хорошо было бы их подобрать, — сказала я. — Пригодятся...
— Знаете, — сказала она, глядя в окно, — зачем нужен ветер?
Я молчала.
— Ветер нужен, — продолжала она мечтательно, — чтобы я бросала на него деньги.
Столь эффектные фразы обычно производят впечатление. Мне тоже было как-то приятно такое услышать. Одно дело читать у Достоевского, как Настасья Филипповна кидает деньги в камин, и совсем другое — видеть российские замашки в американке.
К слову сказать, на ту пору иллюзии относительно американской щедрости давно рассеялись, американцы слыли прижимистыми, если не скрягами. И фраза, с которой Россия начала новую жизнь: «Америка нам поможет», была продолжена: «Как веревка повешенному». Откуда взялась эта фраза и с какой стати Америка должна помогать, не известно, но факт остается фактом: тема американской помощи плавно перешла в тему русского иждивенчества. В ход пошло слово «совок», в него вцепились, как некогда в собачью фамилию Шариков, этот булгаковский символ спеси и непонятного самомнения нашей интеллигенции, забыв, что шариковы — мы все.
— А направление ветра имеет значение? — продолжила я тему денег. —
Сейчас он дует с запада.
— Мне все равно. Я сама разберусь.
— А кто спорит? Просто где запад, там деньги, а где деньги... В общем, имейте в виду: сорить деньгами у нас рискованно. В лучшем случае скажут, что мы плохо воспитаны.
— Не трогайте мою маму, — предупредила Кэтрин.
— А при чем здесь мама? Вы уже сами можете воспитывать себя.
Она возвела глаза к небу:
— Мама, прости ее.
И, подхватив пальто, замела им пол и разметала монеты.
Скоро жизнь стала напоминать сценку из какой-нибудь пьесы Мольера, когда к герою один за другим следуют учителя. Кэтрин наняла учителя игры на балалайке, учителя дикции и учителя староста вя некого. С таким же успехом она могла нанять и преподавателя ветеринарии. По крайней мере, был бы прок нашему котику Крузи: от кошачьих «сникерсов» он стал чем-то покрываться под шерстью. Вся эта орава наставников исправно мучила своими предметами, Кэтрин усердно занималась, аккуратно выкладывала денежки, потом приходила на кухню, где теплее, и начинала мучить меня (а это она умела): «Шестнадцать шли мышей и шесть нашли грошей...» По-моему, мышей и грошей было куда больше, если учесть, что поговорку она талдычила за вечер несчитано. На сей раз загнанная мышь не стала ее путеводным животным. Напротив, разлучила с учителями.
В один прекрасный день Кэтрин обнаружила, что денег в обрез, Где-то там, в Америке, «мани-мани» имелись, но друг и доверенное лицо Макс, который следил, чтобы деньги Кэтрин не переводились на банковском счете, замешкался, кого-то где- то не подстегнул, и счет оскудел. В чем дело? Кэтрин запрашивала, Макс отвечал, что у него депрессия и что он хочет покончить с собой. На тот момент, прямо скажем, замысел не слишком удачный. Но Кэтрин, видно, привыкла к таким поворотам и положилась на время. А с учителями настроилась на уроки в кредит. Как бы не так! Учителя заартачились. Занятия пришлось отложить. Но вот Макс пришел в норму, и деньги явились, а Кэтрин не торопилась продолжить занятия. Она уклонялась от телефонных звонков с такой же настойчивостью, с какой учителя напоминали о себе. Чувствовалось, люди кусают себе локти, но что толку?! Кэтрин обиделась, а в предприятиях подобного рода обида — аргумент столь же веский, как и чужая жадность.
Так место учителей в сердце Кэтрин занял Крузи — черный, элегантный и стройный котик на тонких, высоких ножках. Нежнейшее существо, которому не шло постоянно чесаться. Кэтрин взялась за его здоровье с той же дотошностью, с какой предавалась учителям. С котиком она приносила из клиники кучу лекарств и завела специальный журнал процедур. Бедный Крузи чумел от внимания и при виде Кэтрин сбегал как ошпаренный. Он забивался куда-нибудь под диван, извлечь его без помощи было сложно. И Кэтрин повадилась звать меня. Ее голос только и слышался. За вечер раз сто. В конце концов взмолилась и я: хватит!
— Из-за вашего котика я не намерена сидеть за решеткой! — последовал ответ.
Я вытаращила глаза.
— Если хозяин не в состоянии обеспечить животному полноценную жизнь, в Америке полагается штраф или тюрьма. Два года!
— А что полагается, если не можешь обеспечить нормальную жизнь хозяйке?
— У Хемингуэя было шестьдесят кошек, и он не жаловался.
— По-вашему, это единственная разница между мной и Хемингуэем?
— Если бы это было как вы говорите, то я не истратила бы на Крузи мно-о-о-го, о... очень много денег.
Надо было склонить голову, но я полезла в бутылку:
— А кто вас просил?! Тоже мне, благодетельница... Пускай общество защиты животных и ставит вам памятник.