Песнь Бернадетте

Что за этим следует, тоже похоже на чудо — в том смысле, что находится в явном противоречии с естественным стремлением людей не бросать деньги на ветер. За считанные недели со всего мира стекаются в Тарб два миллиона франков. А поскольку они складываются в основном из жалких трудовых грошей бедного люда, то следует расшифровать эту огромную сумму: она составляет сорок миллионов су. Двадцать пять таких монет получил Франсуа Субиру от Казенава в тот знаменательный день, одиннадцатого февраля, за то, что сжег мусор перед Гротом, и счел себя облагодетельствованным. Монсеньер знает пределы своих возможностей, поэтому поручает возглавить строительство храма лурдскому декану. Для Перамаля начинается самый значительный период его жизни. Он ведет переговоры с Лакаде о цене на Трущобную гору и прилегающие к ней участки земли, принадлежащие городской общине. Мэр слишком благочестив, чтобы предъявить неразумные требования. Его живому воображению теперь незачем предаваться мечтам о будущем. Шесть современных отелей и постоялых дворов уже выросли на благословенной земле Лурда, и он участвует в их возникновении, равно как и в прибылях. И величайшее дело его жизни — железная дорога от Тарба до Лурда — уже строится. Кто знает свою цель и смыслит в навигации, не может сесть на мель в реке жизни. Успех для Лакаде — не чудо, даже если этот успех порожден чудом.

В доме декана толпятся архитекторы. И Перамаль не нянчится с ними. Один из архитекторов приносит на его суд модель церковки, которая торчит на горе, как сахарная фигурка на торте. Декан просто разламывает ее без долгих слов. Художественный вкус людей связан с их собственным телосложением. У кого грудь колесом и легкие, как мехи, тот любит громкое пение. А такой могучий богатырь, как Перамаль, предпочитает величественную архитектуру. Со склонов скалы Массабьель новый храм должен устремиться ввысь, огромный и в то же время легкий, словно гора — лишь его собственное основание. Ведь этот храм отвоеван у государства и церкви как символ победы над всемогуществом примитивной истины «дважды два — четыре». В голове Перамаля зреют все новые и новые планы. Гав будет отведен в новое русло. Мельничный ручей частично засыпан. Мимо входа в Грот проложат широкую эспланаду. Рабочие и садовники превратят склон Массабьеля в изобилующий цветами парк, от которого вниз, в долину, словно распахнутые объятия, протянутся ухоженные дороги.

В эти дни искусство не обошло своим вниманием и Бернадетту. Две барышни-аристократки из Тарба, сестры де Лакур, пожертвовали значительную сумму с особым целевым назначением. Они поручили женскому комитету, возглавляемому мадам Милле, заказать какому-нибудь знаменитому скульптору статую Мадонны, которая впоследствии будет водружена в Гроте. Этим знаменитым скульптором оказывается месье Фабиш из Лиона. В бархатном берете и с папкой для эскизов он появляется в комнатушке Бернадетты. Слегка прищурившись и отогнув большой палец левой руки, он просит «очаровательную ясновидицу» точно описать ему различные позы, какие принимало «видение». Кроме того, обрисовать лицо, руки, ноги, платье, накидку и пояс до мельчайшей складочки. Бернадетта изо всех сил старается выполнить все, о чем он просит: к сожалению, ей приходится повторять одно и то же сто раз. Уголь чиркает по шероховатой бумаге. Листы с набросками покрывают пол.

— Примерно так она выглядела? — спрашивает художник.

— Нет, месье, не так…

— Но ведь я перенес на бумагу в точности все, что вы сказали, мадемуазель! Чего же не хватает?

— Не знаю, чего не хватает, месье…

Через несколько дней скульптор приносит статуэтку — модель будущей большой статуи. Он очень гордится тем, что по примеру некоторых античных мастеров подкрасил пояс Дамы бледно-голубой, а розы на ее ногах — золотистой краской. Мадам Милле, Во, Сенак, Жеста и все прочие в полном восторге. Какое счастье, что догадались пригласить именно этого тонкого художника, способного на высокие чувства и в то же время блестяще владеющего приемами своего ремесла. Дамы превозносят главным образом усердие мастера, который даже в модели не упустил ни складочки, ни ноготка. Как счастлива будет la petite voyante, бедная невинная девочка, когда вновь увидит свою Даму! Но Бернадетта, приглашенная к участию в жюри, по-видимому, отнюдь не счастлива, а скорее растерянна.

— Разве она не похожа на твою Даму, дитя мое? — спрашивает мадам Милле, в полном восторге от скульптора и его творения.

— Нет, мадам, не похожа, — возражает ясновидящая, не желая лгать. В глазах маэстро Фабиша появляется тревога. Ибо что может сравниться с ужасом и растерянностью художника, которому в лицо говорят, что творение его рук никуда не годится? И он, как за спасительную нить, хватается за довод, долженствующий примирить обе стороны:

— Но ведь в мою задачу и не входило добиться абсолютного сходства, поскольку не было и живой модели. Я стремился лишь передать неземную красоту Дамы. — И, бросив на Бернадетту умоляющий взгляд, спрашивает: — Разве моя Дама не прекрасна?

— О да, месье, она прекрасна, — с чрезвычайной готовностью соглашается Бернадетта, сознавая, что она, дитя кашо, — полное ничтожество в вопросах искусства и не имеет никакого права оценивать его творения. Мастер вытирает пот со лба, облегченно вздыхает и осмеливается спросить:

— Мадемуазель, я был бы вам сердечно благодарен, если бы вы указали мне различие между вашей Дамой… и вот этой…

Бернадетта рассеянно улыбается и глядит куда-то мимо статуи.

— О, моя Дама, — говорит она едва слышно, — намного естественнее, и не такая усталая, и не молится все время…

Этими неуклюжими, но бьющими в самую точку словами она выражает вот что: здесь стоит всего лишь еще одна статуя Богоматери, каких сотни во всех церквах. А моя Дама — одна-единственная, и никто, кроме меня, не знает, как она выглядит, она принадлежит мне одной.

И это правда. Скульптор Фабиш, мадам Милле и все прочие воспроизводят в своем воображении лишь многократно воспроизведенное. И это приносит им удовлетворение. Их вера и сомнение, даже их зрение и слух ограничены готовыми клише. Но как быть душе, встретившейся с самим прообразом?

Задолго до завершения строительства базилики на скале народ провинции Бигорр требует, чтобы Грот, отвоеванный им четыре года назад, был наконец освящен. Епископ, нанесший культу Дамы столько вреда, теперь решает в знак искупления, достойного такого видного церковного деятеля, как он, устроить церковный праздник с небывалым в его епархии размахом и блеском. Он сам возглавит процессию из ста тысяч паломников, Бернадетте в этот день тоже воздадут высочайшие почести. Празднество назначается на четвертое апреля, когда весеннее цветение в садах пиренейских долин только начинается. Лакаде приказывает вывесить флаги по всему городу. Вечером накануне торжества во всех домах загораются тысячи свечей. Тогда же в Лурд прибывает епископ Бертран Север. В его свите — все каноники и прелаты его капитула. Пятьсот священников завтра будут помогать ему при самой торжественной мессе в его жизни. Гарнизон устроит парадный смотр под командованием полковника. Епископ будет шествовать в окружении представителей различных монашеских орденов — кармелитов и кармелиток, школьных братьев, милосердных сестер, Неверских монахинь и сестер из монастыря Святого Иосифа. А сам он будет в парадном своем облачении с епитрахилью и митрой и с золотым пастырским посохом в руке.

Утром этого дня Бернадетта хочет встать с постели. Но не может. Ноги ее не слушаются. После нескольких попыток она в изнеможении валится на подушку. Дыхание ее останавливается. Приступ астмы такой силы, какого не бывало уже несколько лет. Поднимается жар. Доктор Дозу вынужден известить комитет празднества, что об участии Бернадетты в шествии нечего и думать. Начинается колокольный звон во всех церквах. Стотысячная толпа заполняет улицы и переулки города и выплескивается в долину Гава. Народ жаждет устроить невиданное чествование маленькой Субиру, дочери народа. До слуха Бернадетты доносится необычайный шум. Но она не обращает на него внимания. Все ее силы отданы попыткам глотнуть хоть немного воздуха. Ровно в полдень праздник кончается. Ровно в полдень Бернадетта вновь начинает свободно дышать. Приступ астмы длился ровно столько, сколько было необходимо, чтобы, согласно пророчеству Дамы, избежать по-земному счастливого дня.