Страница 8 из 73
— Давно по лагерям? Да и с чего началось?
— В девятом классе связался с дружками. В первый раз судили за соучастие, дали три года. Родные в ужасе, да и сам. С отчаяния бежал. Поймали — новый срок. Опять побег — снова суд. Вот так семь лет и кувыркаюсь. Порой затоскуешь. Водка, карты — море по колено. А потом приходится платить, — Он задумался, — Единственно, из-за чего ещё на поверхности, так это честно рассчитываюсь.
— С матерью переписываетесь?
— Нет. Берегу её покой. Она считает меня погибшим.
— У каждого есть прошлое, настоящее и будущее, — осторожно начал Фомин. — Отчего вам не порвать с прошлым ради будущего? Вы молоды, впереди целая жизнь.
— Порвать? О, тут крепкая паутина сплетена, порвёшь одну, запутаешься в другой. Что налаживать, когда всё исковеркано под корень. Впереди десять лет. — Голос его дрогнул. — По-настоящему оторваться — значит предать. А чем это кончается, вы, очевидно, представляете.
Он поднялся и вытер мокрый лоб.
— Нет, гражданин Фомин. Вырваться из этого болота в одиночку невозможно. Здесь так завязано, лучше не пытайся, не развяжешь, а разрубить этот узелок не всякий сумеет. Так что спасибо за всё, но пусть этот разговор останется между нами. Не дайте дружкам повода.
Петров ушёл, а Фомин решил бороться за его спасение.
Прохоров уже спал, когда Исаак влетел в барак и принялся расталкивать приятелей.
— Отчепись, старый, ну що ти прилип? — пробормотал Вася и перевернулся на другой бок.
Проснулся и Прохоров.
— Собирают этап. Завтра ночью будет посадка на пароход «Днепрострой», — сообщил Кац. — Надо скорей попасть на Колыму. Сидеть тут — хорошего мало: ни зачётов, ни процентов, ни постоянной работы. Если согласны, так я сейчас же пойду в учётно-распределительную часть.
— От це добре! — обрадовался Вася. — Скорей бы до настоящего дила, та подальше от шкоды.
— Идите и просите за всю бригаду, — поддержал Прохоров.
— Так это Ещё не всё, — продолжал Кац, поблескивая глазами. — Если ты ещё не потерял совесть, пиши заЯвление на колонизацию. Живи, только отработай честно срок, на который тебя осудили. Ну что?.. Неплохо?
Он хлопнул Прохорова по спине. Толкнул Васю плечом и засмеялся:
— Хочешь бери ссуду и строй хату, не хочешь — живи в казённой квартире. Желаешь — выписывай семью, да Ещё помогут средствами на переезд.
— Что же вы не говорите о себе? Разве вас это не касается? — поднялся с постели Прохоров.
— Кого? Меня? Что за вопрос? Так я ж и попал за самую обыкновенную мелочь.
— Не понимаю.
— За гривенник.
Сейчас можно было заметить, как глубоко переживает он своё несчастье.
— Странно, за гривенник, — повторил Прохоров.
— Видите ли, бумажка есть бумажка. А серебряный гривенник так и остался. Сам гривенник хотя и лучше бумажки, но что на него купишь? Переплавь этот гривенник и сдай в торгсин — двадцать копеек бонами. Один к двадцати. Переплавить сущий пустяк. Деньги сами просятся в руки. Хорошо, что скоро посадили, а то бы и до высшей меры дошло… Дело-то не в гривеннике, а в подрыве мощи государства. А кто ж знал? Сейчас эти гривенники даже видеть не могу. Ну, побегу в контору.
ГЛАВА 4
Чёрные строчки потеряли четкость. Буквы расплывались. Нина закрыла книгу.
В маленькие окна палатки заглядывал вечер. В домах зажигали огни. В общежитии было тихо. Женщины разбрелись по Владивостоку.
Сколько впечатлений за одни сутки. Юра! Почему её трогает этот беспокойный, с неудержимым характером парень? Отчего так волнует судьба доверчивой Вали? А Шатров? Поплавский? Откуда у неё эта храбрость и повелительный тон на «Смоленске»? С удовлетворением вспомнила, как смутился и отступил Поплавский. Значит, человек может жизнь прожить и не знать своих способностей,
Тишину нарушила Кира Петровна — товаровед, пышная женщина лет тридцати. Она свалила на койку целый ворох свёртков и затараторила:
— Ниночка, дорогая! Сейчас разговаривала с женщиной, подруга которой видела человека, вернувшегося с Колымы. Там один ужас! Повальная цинга. Сто рублей одна луковица. Карты — двести рублей колода, а с джокером все триста! Старатели вырывают с руками! А морозы? Люди замерзают на ходу. Голод страшный: едят торбаса и оленьи шкуры!
— Зачем вы повторяете эти небылицы? — строго перебила Нина.
— Не верите? Я могу завтра же познакомить вас с этой женщиной. Да вот смотрите, я уже купила лук, лимонную кислоту, экстракты.
Из свёртка посыпались колоды карт.
— Это тоже от цинги?
— А если там действительно такой ужас и цинга? Надо же думать, как выбираться оттуда.
Возвращались из города и другие женщины. Кира Петровна успевала везде. Её голос звучал уже в самом конце палатки.
— Бабоньки! На Колыме, говорят, женщин совсем почти нет, а мужиков пропасть. Даже самая что ни на есть пигалица и то отхватывает хорошего мужа. А мы бабоньки видные, в теле. Кое-что есть! — И она довольно похлопала себя по бёдрам.
Когда все угомонились, Нина достала бумагу и взялась за письмо. В это время в дверях показался Колосов. Чтобы не пЕрЕпОлОшить всех, она быстро вышла.
— Что случилось?
— Ночью курьерским прибыл начальник политической части Дальстроя Репин. Кроме того, здесь секретарь парткома горного района Колымы Краснов и Ещё кто-то из руководителей.
— Ну и что?
— А то, что завтра в клубе моряков состоится собрание партийно-хозяйственного актива.
— Очень хорошо. Об этом, очевидно, сообщат кому следует.
— Конечно, — смутился Колосов. — Но мест мало и вход по пригласительным. А вы знаете повестку? Могучая! Репин ознакомит с задачами Дальстроя, и будут заслушаны сообщения о состоянии организационной подготовки. Это как раз то, что интересует всех. Вас, как коммунистку, пригласят, — он немного замялся. — Нина Ивановна, мне во что бы то ни стало нужен билет. Может быть, вам удастся?
— Если будет возможно, то конечно…
— Ясно, Нина Ивановна! Я уже кое-где был, а к вам на всякий случай, — прервал он её. — Вы понимаете, как это нужно? Ребята слишком по-разному смотрят на нашу поездку. Ну, я ещё забегу в одно местечко, — заторопился он и быстро скрылся между палатками.
Инструктора политчасти, занимавшегося выдачей пригласительных билетов, буквально атаковали. Матвеева с трудом пробилась к столу и получила билет. На её просьбу дать ещё один пригласительный он только развёл руками.
У здания в толпе она увидела Валю. Девушка заметила Нину Ивановну и отрицательно покачала головой. Нина сочувственно кивнула.
Группа людей оттеснила Валю. Впереди шёл блондин в военной форме с бледным и усталым лицом. Рядом тёмноволосый в коверкотовой гимнастёрке, синих галифе [фэ] и высоких болотных сапогах. Нина обратила внимание на его большие чёрные глаза и волевое красивое лицо.
— Репин… Краснов… — уловила она тихие голоса за своей спиной.
Толпа росла, люди входили в здание.
— Никаких надежд, ну кто бы мог подумать? — услышала Матвеева знакомый голос. Обернувшись, успела заметить блеснувшие очки.
В зале не хватало мест. Пристроились у стен, сидели на подоконниках, теснились в проходах. Президиум не выбирали. Вышла группа руководителей и заняла места за столом на сцене. Здесь были военные, штатские, моряки и даже лётчики. Пожилые, средних лет и совсем молодёжь.
Совещание открыл блондин, которого заметила Матвеева. Это был начальник политчасти Репин. Он поздравил участников актива с тем, что им выпала честь начать великое наступление на суровую северную природу, и стал рассказывать о первоочередных задачах, возложенных правительством на Дальстрой.
Нина затаила дыхание. Она пыталась представить огромный и безлюдный край, вечную мерзлоту, глубокие снега и отряды строителей, разбросанные по тайге…
Великое наступление — хорошо сказано.
Среднеканская гидроэлектростанция? Нет ещё и километра дороги, а руководители уже планируют такое большое строительство. Надо сначала построить четыреста пятьдесят километров дороги через перевалы, болота, реки, речки и бесчисленное множество ключей. Величественно и даже страшно.