Страница 58 из 73
— Четыре — и меньше ни грамма. Деньги найдёшь ты, а где хранить, так и быть, останется за мной.
— Вот обжора! — буркнул Колосов сердито и повернулся к Николаеву — Как вы, ребята?
— Да всё равно.
— Ты что же, выписывал меня голодать? Ну нет, брат Юрка. Не согласен. Протестую! — Самсонов увидел Краевского и протянул к нему руки — Брат Игорёк! Скажи ты свое слово. Зажимают…
Занимаясь организацией пробирного отделения, Краевский редко показывался в посёлке, там и жил, в землянке рядом с лабораторией.
— Что кричит наш ребёнок? — спросил он шутливо. — Валерка! Да на кого ты похож? Шуба сморщилась, грязная! Валенки стоптаны, подпалены! — возмутился он, — Молодой парень с такой импозантной комплекцией — и так опустился.
— Ну вот и опять нехорошо. Один мясо жалеет, другому мой наряд не по душе. Разве я виноват, если такая комплекция? Она и есть больше требует, а на складе ничего из вещей мне не подходит. Собирали по посёлку из поношенного старья. Да что с вами разговаривать, бюрократы. — Он лениво махнул рукой.
На льду уже начинался отстрел. Покупатели указывали на облюбованного оленя. Якут вскидывал ружьё, щелчок — и тот, вздрагивая, тряс рогами. Стадо расступалось, и он падал на колени. Олени поворачивали головы, обнюхивали, и над ним снова смыкалось стадо.
Отстрел продолжался до обеда. Олени падали один за другим. Над убитыми теснились живые, а количество их как будто не уменьшалось. Смирение животных, полное равнодушие к жизни, безразличие к трупам казалось трагическим, а избиение — неоправданно жестоким.
Краевский стоял бледный. Колосов тоже старался смотреть по сторонам. Убить на охоте, где оружию противопоставляется тонкий слух, инстинкт, маскировка, а выстрелу — скорость, он считал закономерным, но здесь?
— Это чёрт знает что! — возмутился он вслух. — Пойти и дать этому чёрту по уху, а винтовку куда-нибудь подальше в кусты. Какое-то свинство.
— А ты, брат Юрка, вырази протест и откажись от мяса в мою пользу! Это было бы гениально с твоей стороны, — пытался было шутить Самсонов, но Игорь посмотрел на него такими глазами, что невозмутимый Валерка растерялся. — Что с тобой, брат Игорёк?
Пастухи погнали стада вверх по реке. На льду остались серые, бесформенные груды, раскиданные по белому снегу.
ГЛАВА 20
Печь быстро прогорела, и стало прохладно. Фомин подложил дрова, набросил на пижаму шинель и снова взялся за письмо Матвеевой.
«…Нина, вспомни тот штормовой ветер, мы преодолевали его только потому, что были вдвоём. Он неожиданно натворил всяких бед и утих. Но ведь моряки заделали пробоины в катерах. Строители вставили выбитые рамы и починили оборванную кровлю. Люди вычистили пыль и высушили одежду.
Наши поступки, как и мысли, не всегда зависят от наших желаний и воли. Возможно, они, как погода, подчинены законам природы. Муж Вали — инженер Корзин — объяснял происхождение ураганного ветра разностью температур и плотности слоёв воздуха. Может, и в нас существует что-то подобное, что вызывает порывы. Во всяком случае, меня подхватила такая волна, как соломинку, не дав ни опомниться, ни подумать. Всё это, конечно, мерзко, но, поверь, произошло помимо осознанного желания. Может быть, ты всё же сочтёшь возможным поправить изломанное, напиши, я приеду. Мне поручили подготовить новую партию специалистов для приисков. Стоит только заикнуться, и я немедленно получу назначение.
Несколько слов о наших магаданских новостях.
Руководство Дальстроя приняло решение начинать дорожные работы и на втором плече — от Элекчана до приисков. На реке Мякит, это около восьмидесяти километров от Элекчана, будет строиться новый посёлок — штаб управления дорожного строительства. Готовятся и к развороту горных работ. В устье Среднекана будет организовано управление по добыче полезных ископаемых. Прибыл соратник директора Дальстроя по Вишере — Пемов, очень приятный товарищ. Он как будто намечается начальником управления.
У нас теперь горячая пора. По отделениям проводится зачёт рабочих дней. Очевидно, в ближайшее время выеду на трассу, одновременно буду заниматься и отбором рабочей силы.
Да, видел Прохорова, он прибыл на несколько дней. Привёз отличные отзывы о работе, но удивила его подавленность. Расспрашивал — не говорит».
За стеной ударили стенные часы — двенадцать раз. Как же закончить письмо? Нина отмалчивалась, хотелось написать ей что-то сердечное. Тихо скрипнула дверь. Он обернулся. У порога стояла Алла Васильевна, Она уже расстегнула шубку и, сбрасывая платок, смело поправляла то самое зелёное платье в белый горошек.
— Да вы с ума сошли, Алла Васильевна? Зачем вы здесь? — вскочил он, вспыхнув до ушей. Первой его мыслью было любыми средствами, как можно быстрей выпроводить гостью.
— Дорогой мой, к сожалению, женщины более склонны к привязанности. Что делать, если гора не идёт к Магомету… — Она не договорила и, распахнув шубку, крепко-крепко прижалась.
Он хотел отстраниться, но рука, скользнув по тонкой ткани платья, остановилась. Протест и голос рассудка снова утонули в нежности и ласке…
С тяжёлым чувством Прохоров вошёл в зону. После происшествия с медикаментами Матвеевой ворьё оставило его в покое, возможно, бойкотировало. Его просто не замечали. Всё это напоминало затишье перед грозой.
Подумав, он всё же решил не говорить о полученных им посылках и об отношении к нему уголовников. Это поставило бы перед необходимостью назвать некоторых заключённых, в частности, рябого и его товарища. Но это бы ещё больше осложнило его положение. Как-то он намекнул трактористам о столкновении с жуликами. С тех пор кто-нибудь из парней колонны всегда оказывался рядом.
А вот сейчас он был один и чувствовал, что добром это не кончится. Если бы не пропуск, он отказался бы от зачётов, лишь бы скорей туда, в колонну.
Староста поместил его в транзитный барак. Ему всё казалось, что заключённые смотрят на него пустыми взглядами и даже палатки, обнесённые завалинами и обшитые фанерой, косятся на него подслеповатыми, тусклыми глазами окон. К его удивлению, никто за это время к нему не подошёл.
Наконец он закончил дела и утром следующего дня собирался вернуться в колонну. Оставалось взять в старостате пропуск. Он пришёл в общежитие и лёг. Значит, всё обошлось. Был уже вечер, заключённые лежали, переговаривались, курили.
Прохоров почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он посмотрел по сторонам. Нет, никто на него не обращал внимания, но беспокойство не покидало его. Он случайно бросил взгляд на окно и вздрогнул. На него смотрели бесцветные, немигающие глаза. Прохоров вскочил и прильнул к стеклу. Но там уже никого не было.
Он нащупал в кармане телогрейки гаечный ключ и снова лёг. Пусть только сунутся.
В барак пришёл Фомин, и его сразу же окружила шпана.
— Что, гражданин начальник, на прииски? Возьмите, может потрафит, глядишь, и воля, — доносились голоса от стола.
Прохоров поднялся и подошёл к толпе.
— А, Прохоров, — улыбнулся Фомин, заметив тракториста. — Завтра зайди, поговорим. Ну как, оформил всё?
— Да, гражданин начальник, вроде бы всё, — ответил он тихо. Не хотелось напоминать жуликам о своём скором отъезде. Фомин уже снова разговаривал с заключёнными, делая пометки в блокноте.
— За что осуждён? — спрашивал он какого-то паренька.
— Халатность, — спрятал тот глаза.
Прохоров чувствовал себя чужим.
Фомин собирался уже уходить, как вдруг подошёл рослый брюнет лет тридцати трёх, в зелёном френче из тонкой шерсти, с холёным лицом и чёрной бородой. Густые волосы закрывали половину высокого лба. Карие с поволокой глаза смотрели пристально и смело. Он довольно пренебрежительно раздвинул толпившихся людей, попросил разрешения и сел.
— Улусов, — назвал он себя, протёр пенсне белоснежным платком и ловко нацепил его на тонкий нос. Фомин уловил знакомый волнующий запах духов. Но где его слышал, так и не вспомнил.