Страница 67 из 74
— Э-эя! Олени! Дорогу! — закричал передний возчик.
Все сошли в снег, пропуская сани. Задняя лошадь оступилась, рванулась, Едва не опрокинув воз. Брезент сполз, и Анатолий увидел знакомое лицо с мягкими, закрывающими лоб волосами.
— Сергей! — закричал Анатолий и закрыл лицо рукавицей. Старик вздрогнул, снял шапку. Возчик поправил брезент и выругался…
— Вот и Сережа в архив… — хотел выразить сочувствие Белоглазов, но проговорил равнодушно и удивился сам. Ничего уже не вызывало грусти.
Мысли Белоглазова расплывались.
Им всё больше и больше овладевала душевная пустота. Если бы он услышал свою фамилию в приказе, то, пожалуй, не был бы ни потрясён, ни удивлён.
Всё шло своим чередом. Подъём, развод, забой, столовая и снова палатка…
Иногда забегал технорук Попов, так же ругался и оставлял что-нибудь из продуктов. Это, по существу, и поддерживало бригаду. Вылезть на горняцкий паёк не хватало силы. Порой находили кое-что в забое, но теперь там Ежедневно до прихода бригады производился осмотр, и доказательства трогательного участия неизвестных/ всё реже доходили до адресатов.
Снова на поверке присутствовал капитан. Опять объявляли приказы с решением тройки. Так же, как и все, старик прятал теперь лицо в отвороты бушлата.
Белоглазов сдвинул с глаз шапку и стал смотреть на начальника. Тот выкрикивал фамилии, странно оттопыривая губу.
— …По горному управлению осуждены… — хрипел Его голос, и как сквозь гул ветра Толя уловил фамилию грузина Гурунидзе…
В душе пробудилось что-то горькое и сразу же померкло.
На сердце был холод.
…Лагерные работы закончились рано, и заключённые разошлись по палаткам. Каждый экономил силы и сразу ложился. В палатке было тихо. Старик сидел, уронив голову на руки, и невидящими глазами смотрел в заиндевевшую стенку палатки. Последнее время он постоянно сидел так. Кротов у стола перешивал пуговицы к бушлату. Анатолий лежал и глядел в потолок, считая количество радужных колечек, всплывающих перед глазами.
За стенкой проскрипели быстрые шаги, и в палатку вошел технорук. Он был спокоен и не кричал. Бросив на крайнюю постель свёрток, прошёл к столу. Белоглазов посмотрел на него удивлённо. Попов значительно подмигнул, потом сделал страшное лицо и расхохотался.
— Ты вот что, парень, иди-ка лучше закури. — Он вынул пачку махорки, газету и оторвал уголок. — Собака лает, значит, хозяин спит. Не той моськи бойся, что у двора гавкает…
Не закончив, свернул козью ножку. До сих пор никто не видел, чтобы он курил. Да он и не стал разжигать, а только сунул Её в зубы, надел шапку.
— Это вам для раскура. Ну, вы тут не особенно. Пройдёт зима, настанет лето, — Он бросил на стол газету и ушёл.
Кротов развернул газету и прочитал.
— «Нагаево. Газета «Советская Колыма». Осъмакову, Ромашову, Ягнёнкову.
Копия Далъстрой Павлову».
— Осьмакову?.. — Анатолий вскочил и подбежал к столу. Поднялись и остальные. Старик встал и замер, только глаза Его вспыхнули и засветились.
Белоглазов наклонился и взглянул на число. Это был номер за семнадцатое Января. На первом листе крупным курсивом был напечатан текст телеграммы.
— «…Получил длинную телеграмму Осъмакова, Ромашова и Ягнёнкова с жалобой на порядки в Дальстрое и недостатки в работе Павлова.
Телеграмма не учитывает трудностей в работе Дальстроя, специфических условий работы Павлова. Телеграмму считаю демагогической и необоснованной. Газета должна помогать Павлову, а не ставить палки в колеса.
Сталин».
Кротов замолчал.
Голос старика заставил вздрогнуть всех. Так он был незнаком и необычен.
— Прочитайте Ещё раз.
Кротов протянул газету.
— Прочитайте сами.
— Ах да… — как бы очнулся тот. — Нет, нет, достаточно. Только взгляните, остался ли редактором Осьмаков.
Кротов посмотрел последнюю страницу.
— Да, редактор уже другой, — тихо проговорил он.
— Встать! — скомандовал старик.
Поднялись все.
Анатолию казалось, что у него остановилось сердце, и он боялся вздохнуть.
— Вольно! — приказал Русинов и вышел к столу. — Простите, но я как солдат не мог не отдать им чести. Это были мужественные бойцы партии, и они сделали всё, что было в их силах. Они честно выполнили свой долг… — Голос Его сорвался, он быстро повернулся и отправился в свой угол.
Белоглазов не сразу пришёл в себя. Он даже удивился, когда увидел у двери старосту и одевающегося Кротова.
— Ну, топай, бригадир. Да считай, что хорошо отделался. Кум не стал заводить дело, а выписал постановление на кондей. А то вместе с шапкой могла бы и голова… Да, видно, он и сам хвост прижал. Дело-то тонкое… — доверительно говорил староста, ожидая Кротова.
Они тут же ушли. Люди разбрелись и легли. Старик молчаливо перебирал свои вещи.
Заключённые давно привыкли ничему не удивляться и не проявлять своих чувств, но телеграмма заставила многих долго ворочаться. Заснули поздно.
Русинов вышел с узелком и вернулся после отбоя. Ложиться он не стал, прошёл, к столу, развернул вычищенную и наутюженную гимнастерку с серой заплаткой на груди и принялся подшивать белую тряпочку под воротничок. Делал он всё спокойно и любовно. Потом по-брился.
Наступила глубокая ночь. Было слышно, как проскрипели шаги и сменился на вышках караул. Русинов взялся чистить пуговицы на гимнастёрке, потом протёр ремень, оделся, сел на свою постель.
Белоглазов подошёл к бачку с водой и стал пить.
Ведро воды заменяет килограмм хлеба, вспомнил он кем-то брошенную шутку.
— Много пьёте, геолог. Так можно распухнуть, а это Ещё хуже, — заметил Русинов и протянул Белоглазову узелок. — Возьмите, может, пригодится.
— А вам?
— Отдаю, значит, не нужно.
— Как всё это понимать? — Анатолий показал глазами на Его гимнастерку.
— Завтра бегу, геолог. Молчать больше не могу.
— Бежать? Куда?
Они незаметно просидели до утра. Вот уже неторопливо прошаркали по снегу тяжёлые шаги старосты. Значит, скоро подъём.
Старик надел бушлат, встал.
— Ну, давайте попрощаемся, геолог. Я рад, что нет бригадира. Он мог вмешаться. — Русинов обнял Анатолия, ласково взъерошил Его волосы. И Анатолий увидел, как по щекам комдива скатились слёзы.
Утром проходила генеральная поверка, присутствовало всё начальство. Прошёл снегопад. Очевидно, было неблагополучно с учётом.
Дважды проводили перекличку. Несколько раз староста и начальник оперотдела с кипой личных дел ходили в палатки больных, выкрикивая фамилии. Наконец начальник перехватил шпагатом оставшиеся формуляры и передал лагерному лекпому.
— Этих оформишь через санчасть в архив, — шепнул он и ушёл.
Староста повёл колонну к проходной.
Анатолий шёл позади старика. Дорога тянулась по руслу речки. Потом сворачивала по ключу, на котором велись горные работы. Широкая полоса льда уходила вниз по долине.
Передние ряды повернули в устье ключа на снежную дорогу. Бригада Кротова уже подходила к забоям. Вдруг старик сбросил бушлат, шапку, одёрнул гимнастерку и, не оглядываясь, спросил:
— Ты слышишь меня, инженер?
— Да, комдив.
— Тебе донести правду! Тебе! Ну, будь здоров. Кланяйся бригадиру. Прощайте, товарищи! — крикнул он и стал уходить по льду в сторону. Колонна остановилась без команды.
Конвой не сразу понял, в чем дело: неожиданно остановилась колонна, человек в военной гимнастерке, с обнажённой головой уходил по льду в сторону.
Напряжённую тишину пронзил крик Тагирова:
— Это он! Старик! Стой, стой! Стрелят буду!
— Охрана, в готовность! Колонна, ложись!.. — неслись крики конвоя.
Сопровождавший колонну капитан выхватил пистолет.
— Куда? Стой! Конвой, на прицел!
— Я чист перед Родиной. Пусть слышат Её сыны и враги! И это придётся вам записать в донесении, капитан! — отчётливо произнес Русинов, не останавливаясь.
Белоглазов лежал в снегу, уткнувшись лицом в рукавицы, и с силой сжимал виски. Видеть и слышать дальнейшее не было сил…