Страница 21 из 96
В массовом сознании, в том числе и благодаря развернутой системе пропаганды, претендующей на «всемирность», а также успехам советской культурной дипломатии, СССР как правило отнюдь не воспринимался как «закрытое» общество. В газетах постоянно появлялись отчеты о пребывании иностранных делегаций, развернуто цитировались положительные (и, конечно, замалчивались отрицательные) отзывы гостей из-за рубежа о жизни в СССР. «Советские музыканты, певцы, шахматисты завоевывали лавры на международных конкурсах, и росло ощущение принадлежности к большому миру за пределами наших непроницаемых границ», — писал позднее в своих мемуарах В.М. Бережков{246}. Подобное восприятие мира до сих пор часто воспроизводится в воспоминаниях о тех годах. Вместе с тем в материалах «Гарвардского проекта» утверждалось, что советская молодежь, вообще настроенная к сталинскому режиму гораздо более лояльно, чем представители старших поколений, в числе главных претензий к нему называла, наравне с террором, то, что режим «обманывал их, давая им неверное представление о жизни на Западе»{247}. Разумеется, речь шла о той части советской молодежи, которая в силу различных обстоятельств сама оказалась на Западе и могла оценить достоверность советской пропаганды.
О том, что советский народ, в первую очередь молодое поколение, не знает ничего о внешнем мире, писали многие иностранцы, побывавшие в СССР{248}. Во время советско-финской войны, в январе 1940 г., в Хельсинки вышел на русском языке первый номер газеты «Друг пленных», органа Главного штаба финской армии. Планировалось, что газета будет выходить дважды в неделю, исключительно для советских военнопленных. В передовой статье под многозначительным заголовком «Правда дороже всего на свете» говорилось: «…мы считаем, что главная ваша беда и беда всего русского народа заключается в том, что вы совершенно не знаете правды об окружающей вас жизни. Ваша власть держала вас отрезанными от всего мира и сообщала вам только то, что считала нужным и полезным. Судьбе было угодно, чтобы попав в плен в свободную страну, вы получили возможность узнать правду, как живут другие народы… Вы узнаете правду и сможете сравнить свою жизнь с жизнью других стран»{249}.
Однако реальная жизнь советского общества была богаче любых схем и обобщений. Представления, бытовавшие в обществе, порой разительным образом отличались от тех, которые рисовала официальная пропаганда, хотя как правило были столь же мифологичны. Достоверная информация проникала иногда самыми неожиданными путями; можно привести множество примеров, когда люди, обладавшие навыками аналитического мышления, как правило представители старой интеллигенции, на основе материалов советской прессы делали самые неожиданные (и достаточно глубокие) выводы о происходящем в мире{250}.
Любопытно сравнить, как формировался образ СССР в условиях господства другого тоталитарного режима. В служебном циркуляре СД (апрель 1943 г.) отмечалось, что «до периода открытых враждебных действий против Советского Союза, начавшегося 22 июня 1941 г., немецкий народ, за небольшим исключением, узнавал о его социальной и хозяйственной структурах и культурной жизни только из прессы, кино, пропагандистских выступлений и прошедшей цензуру литературы». В результате подавляющее большинство немцев «видело в Советском Союзе бесчеловечную и бездушную систему подавления и представляло народ Советского Союза как полуголодную и тупую массу». Лишь появление многочисленных рабочих с Востока и военнопленных и личные контакты с ними привели, по мнению авторов циркуляра, к определенным изменениям в восприятии России и русских{251}. Если принять на веру выводы данного документа, можно прийти к выводу, что в советском обществе представления о внешнем мире, Германии в том числе, даже в условиях сталинского режима были более полными и разносторонними{252}.
Период, когда контакты с внешним миром контролировались достаточно эффективно, закончился в 1939 г., когда советские войска вступили на территорию Польши. Увиденное там потрясло многих и, несмотря на все старания пропаганды, рассказы об этом быстро распространялись сначала в армии, а затем и в стране. «Полк, в который я попал после переброски на западную границу страны, участвовал в разделе Польши. Меня поразили трофейные одеяла, которые выдавали даже рядовым бойцам. Они казались признаком неслыханного богатства. И вообще кое-какие слухи насчет более высокого уровня жизни за границей просачивались в нашу среду», — вспоминает известный философ А.А. Зиновьев{253}. Тот же эффект произвело и присоединение Прибалтики.
Затем началась Великая Отечественная война. Сначала в Германию были угнаны тысячи советских людей, в большинстве своем молодых. Вот какой они увидели Германию: «…кругом белые дома, обложенные снизу камнем, готические шпили церквей, клумбы с цветами. Вот, говорят, как живет буржуазия! А где живут “труженики”, мы не увидели. Вообще жизнь, открывшаяся из вагона, была так не похожа на ту, в которой пребывали мы и которой гордились, что жилище обыкновенного селянина принимали за палаты буржуя-мироеда»{254}.
В 1944–1945 гг., в ходе Великой Отечественной войны, Красная армия, перейдя границу, заняла территорию сначала стран Восточной Европы, затем Германии, встретилась с американскими и английскими товарищами по оружию. Миллионы советских солдат увидели настоящую, повседневную жизнь Запада. «Человек, поживший за границей, вряд ли теперь слепо будет верить в советскую “зажиточность”, и эти люди еще “сделают погоду”, так как в их руках есть материал, чтобы опровергнуть “правду” советской жизни», — говорил директор одного из ленинградских рынков{255}.
Не впервые в истории России победоносный заграничный поход привел к серьезным изменениям в массовом сознании. «Новое знание представляло для режима реальную угрозу, но это знание уже нельзя было просто перечеркнуть, изолировав от общества всех, кто побывал по ту сторону государственной границы. Тогда пришлось бы помимо репатриированных изолировать еще и всю армию», — справедливо отмечает Е.Ю. Зубкова{256}.
Как вспоминал позднее В. Белкин, бывший студентом МГИМО в 1945–1947 гг., «во-первых, среди нас были участники заграничных походов, способные связно изложить свои впечатления. Во-вторых, мы так или иначе в ходе учебы знакомились с литературой, освещавшей экономическое положение зарубежных стран… В книжных магазинах, особенно букинистических, можно было купить по не очень высокой цене множество хороших книг, с помощью которых можно было соотнести жизненные уровни СССР и стран Запада по крайней мере в историческом плане… Не стоит забывать, что мы интенсивно изучали иностранные языки, а число радиоприемников, хоть и медленно, но увеличивалось»{257}. И хотя эти воспоминания касаются весьма узкой социальной группы, в первую очередь студентов одного из самых престижных вузов, некоторые черты, отмеченные мемуаристом, были характерны и для общества в целом.
В первые послевоенные годы советское руководство активно пыталось свести к минимуму последствия знакомства многих советских людей с повседневной жизнью Запада (отсюда — идеологические кампании конца 40-х — начала 50-х годов, в том числе «борьба с космополитизмом»).