Колесники

Он запрыгал на пневмокресле, оживленный и возбужденный, как никогда раньше. Черити и Эйнджи не спускали с него глаз, спрашивая себя, не сошел ли юноша с ума или просто он гений.

В конце концов, Эйнджи не выдержала:

— Мозес, о чем ты говоришь? Откуда ты взял…

— Разве не ясно? Это очевидно любому! Смотрите, как она вертит свой купол, как ее глаза снуют внутрь и наружу!

— Мозес, почему ты говоришь «она»? Ты можешь определенно сказать, что это существо женского пола?

— Ах, пол не имеет никакого значения! Секс у чужаков… социальный! Ролевые игры! Просто мне удобнее называть этого чужака чужиней и наблюдать, как она…

Женщины посмотрели друг на друга. Произошло нечто беспрецедентное. Эйнджи ощутила мурашки. Внезапно ее озарило, как Мозес сумел пережить перестрелку и что случилось с китайскими вояками. Шансов у них не было.

— Боже мой, — воскликнула Эйнджи. — Черити, он ничего не выдумал. Правильно, Мозес?

— Конечно, ничего! Неужели вы не видите? Смотрите, она… горда собой, но испугана. Она считала, что украла коммуникатор, но теперь начинает беспокоиться, что это коммуникатор украл ее.

Теперь и до Черити дошло:

— У него всегда был удивительный подход к животным. Это была Недооценка Года.

— Мозес, действительно ли оно… она разумна? — спросила Эйнджи.

— У нее возникают мысли, — ответил Мозес, — которые не похожи на наши, однако она понимает то, о чем думает.

Мгновение на размышление…

— Тогда почему она не отвечает на картинки?

— Картинки сменяются слишком быстро, — сказал Мозес. — Она более медлительна, чем человек. Тетя Пру должна замедлить и сохранять картинки в течение нескольких секунд, если хочет, чтобы чужиня их поняла.

Экран стал черным, после чего вновь появилось лицо Пруденс.

— И тут оно выключило коммуникатор. Мы понятия не имеем почему.

«Да, не имеем понятия, но мы, конечно, выясним», — подумала Черити.

— Черити, мне очень жаль.

— Ничего не поделаешь, Эйнджи. Как ты и говорила, питомник Гума не место для Мозеса.

— Да уж. Ему куда безопаснее жить где-нибудь в Севмерике, где мои люди смогут присмотреть за ним, — вот что я имела в виду.

Черити поймала себя на том, что способна улыбаться. Фактически она ощущала гордость за Мозеса и за себя. Иногда не так трудно сделать правильный выбор, как это кажется на первый взгляд.

— Черити, ты выглядишь почти счастливой.

Улыбка погасла.

— Что-то подсказывает мне, что я должна поступить именно так, и внутри меня нет никакого гнева и никакой боли.

— Хотелось бы и мне быть такой фаталисткой. Думаю, судьба зло подшутила над бедным маленьким мальчуганом.

— Отнюдь, Эйнджи, — не согласилась с подругой Черити, — Мозес обрел мужественность. Пришло время, чтобы применить его изумительный дар. И место…

— … которое не на Земле. Да, знаю, он единственный человек на планете, который может понять, о чем говорит и что делает чужак, но это не даст эффекта, поскольку существует девяностоминутное запаздывание. Вот если бы чужаки проживали на Луне…

— Его место рядом с Пруденс, Эйнджи. В гуще событий. Эйнджи кивнула и помрачнела:

— Ты хоть понимаешь, что возникает проблема? Комета подойдет к системе Юпитера через девять месяцев. А ведь нужно каким-то образом переправить Мозеса туда задолго до этого момента. Обычный полет занимает два года. Ужасно, но мы заявимся слишком поздно.

Черити покачала головой.

— Эйнджи, понятия не имею, откуда я это знаю, но Мозес рожден для того, чтобы выполнить миссию. Выход найдется.

Эйнджи не стала возражать: любящие матери «знают» про своих детей много чего, но почти все из этого оказывается ерундой. И все же не исключено, что Черити права. Перед Паузой ученые, инженеры и пилоты обсуждали множество самых различных методов путешествий сквозь пространство… Не сохранилось ли что-нибудь с тех времен? Стоит выяснить. У «Корпорации Карвер» великое множество ниточек, ведущих к тем, кто мог знать о секретном прототипе необычного космического корабля или методах перемещения, полностью отличных от современного.

Фактически она уже наметила организацию, которая могла бы помочь в этом деле.

Кукушке все это ужасно не нравилось. Черт бы побрал Анжелу Карвер! И Пруденс Одинго! Это было неэтично, безнравственно и несправедливо. Однако необходимо.

Он взял надписанную пластинку, лежавшую среди бумаг на столе, — покрытая камедью отливка. Только самые старшие ламы знали о существовании драгоценного реликта. Он пробежал взглядом по протоиероглифам… Один перевод стоил дороже, чем подержанный крейсер. Что ж, Пруденс Одинго проделала замечательную работу и заслужила награду. Но ей сказали только то, что она должна была знать…

Поток мыслей прервался, как только в помещение вошел Нагарджуна Дрозд, голова склонена в почтительном поклоне, скромная поза. Монах был озабочен лишь тем, чтобы услужить верховному ламе и надлежащим образом справиться с заданием.

Кукушка какое-то время безмолвствовал. Но взгляд опытного Нагарджуны выявил в поведении Учителя беспокойство. Затем Верховный Лама заговорил, и дыхание его было стеснено. Как всегда начал он издалека:

— Я вспоминаю одно из многих высказываний Большой Птицы.

Нагарджуна продолжал пребывать в поклоне.

— К Вам вернется радость, если… Продолжи, пожалуйста, Нагарджуна!

— С удовольствием, итак… если Вы действуете во имя других. Распространите слово…

— Правильно. Хотя в данном случае это слово не Дхарма, которое мы должны распространять. Много раз я действовал во имя других, Нагарджуна, и много раз ко мне возвращалась радость. Но иногда — очень редко — я почти сомневался в совете Большой Птицы.

Заявление привело Нагарджуну в замешательство: Кукушка не мог сомневаться в Источнике Всеобщей Мудрости!

— В нескольких случаях, мой Дрозд, мне приходилось действовать во имя других — а радость ко мне не возвращалась. Как такое могло быть?

Монах огляделся по сторонам в отчаянии, будто подбирая слова.

— Ну, наверное, потому что радость была временно недоступна вам, гуру?