Страница 22 из 26
«Да, вот, что–нибудь в таком духе, я же еще сижу на парте, наверное, и слезть–то не успею, значит, надо прикинуть, на каком уровне его лицо окажется по отношению к моему — это если он подойдет поближе — "
СН: — Ольга Пална! Ольга Пална, просыпайтесь.
«Ну, что он заладил со своей Ольгой Палной — то есть, придется слегка подать вперед — "
СН: — Ольга Пална. Сейчас я буду медленно считать до трех. И на счет три вы придете в себя.
«Тут еще с его носом надо будет как–то аккуратно обойтись — а это что за звуки?»
СН: — Раз — два — три, — на каждый счет делает паузу и щелкает пальцами прямо у Оли над ухом. На третий раз Оля вздрагивает и открывает глаза. Секунду отказывается им верить, потом мысленно кричит себе: «Ну! Какая разница, спишь или нет, такой шанс, давай уже, трусиха!», по точно заданной траектории быстро наклоняется вперед и целует историка прямо в губы.
В процессе — а она не собирается его прекращать, расчитывая, что историк первый возмущенно прервет контакт, и растягивая удовольствие, — Оля до конца осознает, что происходящее ей не снится, и это приводит ее в такой восторг (excitement! — это именно оно, непереводимое), что она обращает мало внимания на чисто физические ощущения — а надо, чтобы для воспоминаний осталось что–то существенное. Но как только ей приходит в голову эта важная мысль и она еле успевает уловить, что и сам процесс ей, кажется, нравится, историк все–таки отстраняется — и она опять открывает глаза.
Пару секунд историк остается на месте, а потом поворачивается, подходит к своему столу и начинает методично засовывать тетради в портфель, который он так и не выпустил из руки. На самом деле он просто старается не делать и не говорить лишнего, пока не найдет оптимального выхода из положения — поскольку с такой ситуацией в своей школьной практике сталкивается впервые. Нечто похожее — правда, крайне блекло похожее — когда–то давным–давно приключилось с ним в одной лаборатории и окончилось весьма неудачной женитьбой, здесь случай совсем иной, но он предпочитает перестраховаться. Олю же отсутствие немедленной проповеди угнетает куда больше, чем она сама:
О: — (слезая с парты) Простите, Сергей Николаевич, дело в том, что мне это было очень нужно. Крайне необходимо.
СН: — (нейтрально) Пожалуйста, Ольга Павловна. Если что, всегда к вашим услугам. — «Насколько я ее знаю, на слове ловить не будет».
О: — О. Нет, а, а как же эээ моральный там, допустим, уровень? — от растерянности даже формулирует по–дурацки.
СН: — Мои представления о морали и нравственности находятся на одном уровне с вашими, Ольга Пална. Вопрос в том, на каком уровне находятся ваши — а это уж вы сами оценивайте.
«Оцениваю. В предложении очевидно имелся подвох. Ага, то есть он считает, что на самом деле «если что» мне слабо, поскольку я порядочная и приличная, а никакая не б — и сейчас это осознаю и спокойно вернусь на круги своя. Ну, вообще–то я это и так осознаю, чего уж там — но ведь шмогла! шмогла! Ха! А с другой стороны, заводить что–то там с учителем — это ж не только моветон, но и просто чертовски трудно уже с организационной точки зрения, да, ведь это как же получится, днем одно, а — ох, так и чокнуться недолго, нет, действительно, сделала, что хотела, буду вспоминать всю жизнь, и перед тетками теперь не стыдно, это самое главное. А создавать себе и ему дополнительные трудности — нафиг–нафиг, всё, останемся белыми и пушистыми. Раз такие и есть, то и деваться от этого некуда, да».
О: — Все понятно. Простите еще раз. Пусть она вас больше не тревожит и так далее.
СН: — Ничего, Ольга Пална, я тоже все понимаю. И давайте–ка уже по домам, и так задержались.
На этом во всей истории можно было бы поставить точку — если бы не одна дурацкая случайность.
Историк берет со стола портфель, Оля поднимает с пола сумку, вешает ее на правое плечо, оба направляются к двери, каждый торопится покинуть место преступления. Дверь — высокая, беленая, слегка рассохшаяся — естественно, снабжена ручкой — не той, что опускается вниз, и не круглой — а в форме замкнутой прямоугольной скобы. Оля оказывается у двери чуть быстрее и хватается за эту скобу рабочей, левой рукой, не заметив, что историк одновременно протягивает к ней правую, чтобы открыть дверь перед Олей — с его стороны это удобнее. Таким совершенно непредусмотренным образом их руки оказываются на скобе одновременно — что вызывает легкую заминку. Вернее, она могла бы оказаться легкой: если бы хоть один из них убрал руку и извинился, инцидент тут же был бы исчерпан. Однако секунды идут и заминка затягивается, превращаясь из случайности в нечто более значительное, грозящее перерасти в фатальное. Умом оба понимают, что руки немедленно следует отдернуть, но беда в том, что сами руки категорически отказываются им подчиняться, прекрасно чувствуя себя и на скобе. Они даже — неприлично и непорядочно — сплетают пальцы, отчего от их кончиков начинает растекаться приятнейшее тепло, грозящее довести Олю до состояния расплавленного масла («Интересно, под словом «истома» это имеется в виду или нет?») — если она не предпримет ничего радикального, например, лечения подобного подобным.
О: — (наконец решившись) Боюсь, мне все же придется поймать вас на слове — иначе я просто… («умру» будет чересчур) упаду, — и это правда, потому что внутри она плавится до такой степени, что у нее начинают слабеть колени.
Сергей Николаевич тоже чувствует себя далеко не лучшим образом — или далеко не худшим, в зависимости от переменных и производных. Он даже начинает мысленно выводить формулы — видимо, это нервная реакция — но вовремя себя останавливает. Выпуская из руки портфель, подхватывает Олю за талию, а дальше все происходит само собой.
1. 501, 502, 503. Гори оно все огнем.
2. А как же с этими самыми, моральными принципами?
О: — (замечая остатки сомнения, шепотом, но твердо) Мораль–шмараль.
Существует подозрение, что в каком–то из возможных параллельных миров эти двое так до сих пор и целуются, продолжая держаться за дверную ручку. Однако в действительности обоих постепенно все больше и больше тянет сменить положение на горизонтальное, и если Оле это кажется оптимальным вариантом развития событий, то Сергей Николаевич все–таки умудряется осознавать, что они находятся а) в помещении с твердым полом б) которое к тому же является кабинетом истории в) и находится в средней общеобразовательной школе — поэтому он выдвигает альтернативное предложение:
СН: — Поедемте ко мне?
О: — (строго) А у вас гравюры есть?
СН: — Вы знаете, дом буквально ломится от гравюр… (вдруг вспомнив) Но вам ведь было нужно к бабушке?
О: — Нет–нет, у меня сегодня по плану как раз библиотечный день, за ней сосед последит.
Сергей Николаевич кивает и сразу переключается на практическую сторону дела:
СН: — Тогда делаем так: (на секунду задумывается) выходите первой, одеваетесь, из ворот идете направо. Входите под арку 5-ого дома и ждете в ней. Я подхватываю вас минут через пять, бежевый «Москвич». И да, на всякий случай: если я подъезжаю, а вас в арке нет — значит, все в порядке, просто вы передумали. Разумеется, никаких претензий и притязаний, тема закрыта. Все понятно?
О: — Да. И, на всякий случай, аналогично: Если пять минут прошло, я жду под аркой, а вы так и не подъехали, значит, все в порядке -
СН: — Вы ждете еще пару минут, и я подъезжаю.
О: — Договорились, — оба кивают, частично отпускают друг друга и поворачиваются к двери, Оля одновременно подхватывает упавшую сумку. Теперь остается только разобраться с так и не желающими расцепляться руками.
Оля: — Давайте на счет три?
СН: — (вздыхает) Давайте.
Смотрят друг на друга — кто будет считать? Так и не решив, начинают смеяться, разъединяют руки, Оля опять берется за ручку и открывает дверь. Сначала она осторожно высовывается, потом улыбается ему напоследок — путь свободен — и уносится по коридору.
А минут через десять уже подсаживается к нему в машину — как и было сказано, под аркой дома номер 5. И немедленно пытается сползти по сиденью вниз.