Страница 50 из 51
Но Зампа невозможно было переубедить: «Как вам известно, я на три четверти — бродячий менестрель, и только на одну четверть — аристократ. Капризные речные ветры у меня в крови! Если хотите, пожалуйте мне железом сумму, эквивалентную стоимости поместья, чтобы я мог построить великолепнейший плавучий театр из всех, какие когда-либо видели на берегах Висселя, Синтианы или любой другой реки!»
Гассун хотел было ответить широким щедрым жестом, но ему пришлось сдержать размах руки — зелено-золотая плащаница тесно облекала его плечи, в связи с чем новоиспеченному королю приходилось внимательно следить за своими движениями, чтобы ветхая ткань, паче чаяния, не разорвалась. Принцесса Бланш-Астер сидела на софе из резного нефрита; на ее лице застыло отсутствующее выражение.
«Как вам будет угодно, — ответил Гассун. — Но вы должны обещать, что ваше новое великолепное судно посетит Морнун во время первого плавания, и что вы развлечете нас своими фарсами и фантазиями».
«Несомненно, так и сделаю!» — заявил Замп.
Гассун вызвал конюшего: «Немедленно отвезите двадцать слитков чугуна на борт судна „Очарование Миральдры“ и передайте их в распоряжение маэстро Зампа».
Замп поклонился Гассуну, а затем и принцессе Бланш-Астер — та отозвалась безразличным кивком. Теперь она казалась Зампу скучноватой и апатичной. Ее зеленое шелковое платье было расшито жемчугом и чугунными блестками, а ее светлые волосы дворцовые парикмахеры превратили в изощренное сооружение из завитых локонов и колечек. И для этого она вернулась в Морнун?
«Позвольте мне удалиться без лишних слов», — сказал напоследок Замп.
«Попутного ветра!» — отозвался Гассун.
Под аркой выхода Аполлон Замп остановился и обернулся, чтобы в последний раз попрощаться взмахом руки. Гассун стоял посреди гостиной: высокий и поджарый, он остался самим собой — клочки непослушных белых волос торчали между зубцами его железной короны, костлявые пальцы осторожно сжимали отвороты легендарной плащаницы.
Вернувшись на палубу «Миральдры», Замп проверил качество доставленных двадцати слитков чугуна, весивших в общей сложности почти девяносто один килограмм. Убедившись в том, что весь персонал находился на борту, он приказал отдать швартовы, поднять паруса и плыть на юг.
Бездонное озеро блестело, как плоское и гладкое зеркало; паруса безжизненно обвисли. Замп распорядился опустить в воду гребное колесо, пристегнуть волов к вороту и позвать им на помощь труппу Пеплошторма. Гарт Пеплошторм громко протестовал: «Нас освободили от задолженности! Теперь мы свободные люди, нам не пристало крутить ворот!»
«Действительно, вы свободные люди, — согласился Замп. — Но вы должны заработать сумму, достаточную для вашего содержания на всем обратном пути в Кобль — то есть, вам придется крутить ворот. Если вы предпочитаете остаться в Морнуне, прыгайте за борт и плывите к берегу!»
Ворча и ругаясь, Гарт Пеплошторм и его спутники поплелись на корму и налегли на спицы ворота.
Теперь нос плавучего тетра шумно рассекал озерную воду. Через час Замп приказал поднять гребное колесо — нерешительный ветерок слегка надул паруса, и судно продолжало тихонько скользить на юг.
К полудню следующего дня судно промчалось через Мандаманские Ворота и, продолжая плыть по течению, беспрепятственно миновало замок Банури. Справа и слева простиралась степь Тинзит-Ала; впереди до самого горизонта струился Виссель.
Сезон муссонов уже закончился; капризные, непостоянные ветры дули то с одной, то с другой стороны. Но Замп никуда не торопился. Чтобы волы и Гарт Пеплошторм не теряли форму, он заставлял их крутить гребное колесо всего лишь один час утром и один час после полудня; все остальное время, вполне удовлетворенный спокойным дрейфом вниз по течению, он занимался подготовкой чертежей своего будущего чудесного нового судна. Замп намеревался заказать самые ценные породы дерева, нанять самых искусных резчиков, закупим, самое лучшее лантинское стекло! Для труппы и команды он предусмотрел роскошные каюты со всеми удобствами, а для себя просторные апартаменты на корме с многостворчатыми окнами над журчащей кильватерной струей. На верхних палубах Замп собирался устроить украшенные колоннадами галереи, как на «Воюзе», сцену он намеревался оборудовать хитроумными механизмами, не уступавшими оснащению «Деллоры», а ряды складных сидений в зале должны были напоминать те, что он видел на борту «Заоблачного странника». Главная палуба, разумеется, должна была круто подниматься, поворачиваясь на петлях, чтобы публику в случае чего можно было без промедления смыть за борт, а дополнительное потайное устройство, раскрывавшее провал посреди зрительного зала, позволяло бы сбрасывать в трюм и ловить грузовой сетью особо опасных нарушителей спокойствия. Обе системы доказали свою полезность на практике. Следовало ли установить на новом судне кормовое гребное колесо? Пару боковых гребных колес? Или гребные винты? На этот счет Замп еще не принял окончательное решение. Какой репертуар ему следовало выбрать? Классические трагедии древней Земли? Ха-ха! Откинувшись на спинку кресла, Замп смотрел на облака, плывущие по бескрайнему небу Большой Планеты.
На четвертый день после того, как «Миральдра» миновала Мандаманские Ворота, внимание Зампа привлек всадник, скакавший во весь опор по восточному берегу. Поравнявшись с судном, всадник принялся призывно размахивать руками; глядя в подзорную трубу, Замп обнаружил, что в седле сидел Теодорус Гассун.
Замп приказал подобрать паруса и спустить шлюпку. Через некоторое время Гассун, шатавшийся от усталости, с покрасневшей от солнца и задубевшей от ветра кожей, присоединился к нему на квартердеке.
«Король Теодорус, ваше величество! — приветствовал его Замп. — Вы оказываете мне большую честь, и я чрезвычайно рад оказать вам гостеприимство, хотя и не ожидал увидеть вас так скоро».
Гассун осушил предложенный ему Зампом стакан коньяку. «Короля Теодоруса больше нет, — прохрипел он. — Я снова — Теодорус Гассун из Кобля, и не испытываю по этому поводу никаких сожалений, уверяю вас. Здесь случайно не найдется чего-нибудь съестного? Я чертовски изголодался в пути!»
Замп приказал подать хлеб, сыр, мясо и квашеный лук-порей. Пока Гассун ел, он рассказал об обстоятельствах, заставивших его вернуться на борт плавучего театра. По существу, эти обстоятельства объяснялись одним простым фактом. Геральдическая зеленозолотая плащаница, обветшавшая на протяжении веков и постоянно подвергавшаяся напряжениям в связи с тем, что ее покрой никак не соответствовал долговязой нескладной фигуре Гассуна, в один не столь прекрасный момент разошлась по швам, после чего от нее осталось несколько отдельных лохмотьев. Гассун прекрасно понимал, что он оставался королем лишь постольку, поскольку обладал мифической плащаницей, преобразившей презренного владельца развалюхи, стоявшей на приколе в устье Висселя, во всесильного правителя Сойванесса; потеря этой плащаницы должна была неминуемо привести к его обратному превращению из короля в чужеземное ничтожество.
Само собой, Гассун никому не сказал ни слова об этой катастрофе — даже своей супруге, принцессе Бланш-Астер: «Должен признаться, хотя принцесса вела себя должным образом, и мне практически не в чем ее упрекнуть, я не мог не заметить, что некоторые аспекты наших взаимоотношений не вызывали у нее никакого энтузиазма. Склонен подозревать, что наше несомненное взаимопонимание носило скорее духовный, нежели телесный характер. Откровенно говоря… хм. Так или иначе, я не распространялся о том, что случилось с плащаницей, и поспешил присоединиться к давнему надежному партнеру, Аполлону Зампу, в надежде на то, что наше сотрудничество может быть возобновлено на прежних основаниях».
Замп налил себе немного коньяку: «Наше сотрудничество нерушимо. Это судно — снова ваше, а железо, которым вы меня так щедро наградили, будет поделено между нами поровну. Я никогда не смогу потратить столько чугуна, его хватит на двоих».
Гассун лукаво подмигнул и поднял указательный палец: «С радостью снова вступлю во владение моим старым плавучим музеем, и он снова будет называться „Универсальным панкомиумом“. Но железо оставьте себе». Гассун пнул седельные сумки, лежавшие рядом на палубе: «Здесь целое сокровище — алмазы, изумруды и рубины, не говоря уже об огромных черных опалах в железных оправах. Мое богатство, таким образом, не уступает вашему».