Соленый берег

Она разволновалась и сладко заныла не то в тревоге, не то в предчувствии радости сразу же, как спрыгнул с грузовика, умчавшего на себе облако пыли, и пошел туда, в другой конец равнины, где, как шляпки шампиньонов, сквозили над травой крыши колхозных построек. Там должна была его ждать Аня, там на время летних каникул не то на картошке, не то на кукурузе работал их студенческий отряд. Это была их первая разлука, такая же внезапная, оглушительная, как их любовь, что бродила над весенними городскими скверами, задыхающимися в душных вечерах. Все их деревья постанывали от сладкой боли, которой они всплеснулись, уже не в силах сдерживать горячие соки, выдавливающие на ветвях первые листочки.

Чем дальше уходил Сергей от дороги, тем трава становилась выше и гуще. Здесь ее меньше обдувало, и под своей гривой она еще таила ночную росу. Сергей несколько раз нагибался, прижимаясь к ней разгоряченным лицом.

Аню он увидел у окраины села. Сначала какое-то светлое пятно мелькнуло в глазах, он присмотрелся и увидел: это она бежит. Трава закрывала ее почти до плеч, сзади стлался блестящий под солнцем след взбитой травы, как будто она быстро плыла к нему, высоко поднимая голову, над которой кружились, взлетая и падая, пронизанные светом волосы, образуя слепящий нимб. И тогда, путаясь ногами в траве, он побежал ей навстречу, не чувствуя, как полосует голые руки трава. Аня стала уже совсем рядом. Он увидел ее сияющее, горячее лицо, коричневые от загара мелькающие руки, блестящие, мокрые колени, залипшее на бедрах платье с лепестками цветов и травяной ости. Еще метр, еще — и руки сами собой взлетели, мучительно рассекая пустоту, и трава взметнулась вслед за ними зеленым полыхающим костром…

…Правую руку резануло острой болью, как будто он непроизвольно зажал горящую спичку, и в следующее мгновение ее сильно потянуло. Сергей вскочил на ноги, взбивая вокруг себя гальку, подался вперед, чтобы не ослаблять лесу.

«Ну же, ну», — сказал он себе, напряженно вглядываясь туда, где у валунов, играя бликами, летело темное, загадочное тело реки. Правая рука, которой он держал лесу, налилась тяжестью и от напряжения непроизвольно вздрагивала. Он ухватился за нее левой рукой. В глубине что-то стремительно пронеслось: поверхность реки как бы вспухла на мгновение. В руке снова сильно дернуло, леса наполовину выскочила из воды и дзинькнула, еще острее впиваясь в руку. Есть! Сергей ошалело, бессознательно попятился от воды, поджимая руки к груди. За что-то зацепился ногой, но не упал, не дала леса, тянувшая в реку. И в это время в голове пронеслось: «Все делаю правильно, не машу лесой — тяну». На крючке было килограммов десять. Это же надо, подумал он, как повезло! А вдруг действительно — таймень! И ему на мгновение стало страшно. Показалось, что не рыба бьется у него в руках, от рывков которой леса со свистом чиркает по воде, а сама, ворочающаяся у ног его, река захватила удочку, и неизвестно, кто кого тянет, кто кого держит…

Сергей медленно, сантиметр за сантиметром, пятился от воды, леса тянулась за ним, ослепительно бела на солнце, капли воды срывались с нее, сгорая искрами. Рыба выходила на отмель, и чем дальше отодвигался Сергей от берега, тем она становилась тяжелее. Но вот почувствовала, как солнце начинает прижигать ее нежные крылья, и тогда она прыгнула. Сергей увидел ее широкое блеклое брюхо, с которого в полете сбегала вода, и тут же она упала в воду. Сергей потерял равновесие и упал, и, падая, он увидел, как леса высоко взметнулась над рекой. Сергей тотчас же вскочил на ноги и бросился к воде. Это был таймень. Он выбросил крючок и теперь, утомленный борьбой, спокойно лежал на мелководье среди голышей, мягко шевеля спинным плавником, который на сантиметр выступал из воды. Он часто хлопал наджаберными крышками, в такт с которыми со дна поднималось облачко мути, — и уходил.

Первым его порывом было броситься на свою добычу, подмять ее под себя, задушить. Он метнулся к воде, но тут же упал, зацепившись ногой за ком спутавшейся лесы. Упираясь руками в холодные скользкие голыши, приподнялся. Таймень лежал рядом, спинной плавник колыхался из стороны в сторону, но уже был под водой, видно, течением его потихоньку стягивало под уклон, и казалось, таймень понимает это. Иначе отчего бы он был так спокоен, так грациозно ленив, сжимая и разжимая свои крылья-плавники и глядя ему прямо в лицо. Рыбы не могут смотреть в лицо, сказал себе Сергей. Если рыба начинает смотреть в лицо… это не рыба…

— Не взялся? — сочувственно спросил Пашка, когда Сергей пришел на гидроточку и устало присел возле печки, подставив ей спину.

— Был, да сорвался.

— Ничего, долго не погуляет. Аня вернется, втроем сходим, он от нас не уйдет. А ты разувайся, пусть ноги отдыхают, вишь, как устал, лицо обрезалось.

— Да, есть немного. Спину вот что-то ломит. К дождю, что ли?

— К дождю. Снова, гляжу, собирается. Тучки с утра верховодят на севере. Сейчас под осень — самый сезон. Река еще пару раз зальет как пить дать. Да-а-а… — Пашка подкинул в печку дров. — А спину подогрей. Небось жена вернется, спросит, отчего это без нее холодный стал?

— Да ничего, — сказал Сергей и покривился.

— И сильно болит?

— Тянет.

— Я с этой язвой тоже маюсь. Где-то прихватило. Река… Мажусь медвежьим салом с перцем. Легшает.

На следующий день прилетела Аня. Была она в новеньких джинсах, красиво обтягивающих ее длинные ноги, под штормовкой толстый свитер, лицо загорело и делало ее непохожей на ту Аню, которая улетела неделю назад.

— Ты как с Крыма, — оказал с улыбкой Сергей, принимая у нее новую хозяйственную сумку в разноцветную клетку.

— С Крыма, Сереженька, с Крыма! Ты не представляешь, что сейчас творится в городе. Кажется, солнце работает по двадцать четыре часа в сутки. Народ ночами с пляжа не уходит, все как негры… И я вкусила нашей Африки, как видишь. — Аня, счастливо улыбаясь и заглядывая Сергею в лицо, шагала с ним к избушке, опершись на его руку. — В вертолете, пока летела, все вспоминала этот рай. У вас тут, оказывается, холод собачий. Я чуть не замерзла. Мама вот свитер подарила, нравится?

— Да, уж сентябрь, прохладно, — сказал Сергей. — Ты представляешь, только тебе улететь, тут такое наводнение началось!..

— Да ты что? Какая жалость! Вот здорово, наверно, было!?

— Тут такое было!

— Ой, Сережа, чуть не забыла! Ты знаешь, я ведь у Верки на свадьбе была! Ну и Варка! Помнишь, была доска доской. Сейчас такая стала… Колька вокруг нее так и вьется…

— Чего это он?

— Что? — не поняла Аня.

— Чего же вьется? — Сергея неприятно поразила Анина интонация, с которой та говорила о своей подруге. Послышалась ему не то зависть, не то досада. Они молча шли несколько минут, потам Аня опросила:

— Сережа, а ты хоть скучал тут без меня?

— Я даже не знаю, что это такое, скука. Меня здесь не было. Неужели ты не заметила, что я был все время с тобой?

— Ох, Сережа, я просто с ума сходила. Мама меня и так и эдак успокаивала. Говорит, дурочка ты, и больше ничего. Что она понимает?

С реки поднимался Пашка с вязкой рыбы.

— Павел Архипович, здравствуйте! Будем уху варить? Вот здорово! А я вам письмо привезла от Анны Ивановны. Вы знаете, она мне так понравилась! Она в аэропорт приходила с Витей. Такой у вас сынишка озорной… Там мы с ней и познакомились, поговорили.

— Ну? — только и прохрипел Пашка, перекладывая вязку из одной руки в другую.

— А Витя просил каких-то камешков…

Они вошли в избу.

— Чем я вас сегодня буду угоща-а-а-ать! — возвестила она, выбирая какие-то свертки из сумки.

Сначала появилась бутылка коньяка, кусок копченой лососины в целлофане, апельсины, сразу наполнившие избу ароматом, на стол посыпались конфеты…

— А вот и торт… Как он измялся… — сказала Аня, с сожалением разглядывая нарушенный кремовый рисунок, — ни одного цветочка не осталось.

— Ничего, мы тебе настоящих нарвем. Сейчас у них самое время, — сказал улыбаясь Пашка. Он только что прочитал письмо и, разглаживая его на колене, повеселевшими глазами наблюдал за Аней.