Страница 8 из 22
— Любой ценой мы захватим Мадрид, — сказал Франко корреспонденту газеты «Ньюс Кроникл».
— Даже если возникнет необходимость расстрелять половину Испании? — уточнил корреспондент.
— Повторяю, любой ценой!
Но стали известны и другие слова: «No pasaran!» («Они не пройдут!») — воодушевившие народ Испании на борьбу и отозвавшиеся интернациональным эхом в сердцах добровольцев всех стран мира, спешивших на помощь республике.
Помимо газетного материала до Прокофьева и Проскурова стали доходить сведения об отъезде в Испанию советских летчиков-добровольцев. Назывались фамилии знакомых, которые действительно куда-то убывали.
Каждый из друзей в душе завидовал им и терзался мыслью о незнании путей, по которым они попадали в добровольцы.
— Везет же людям! — вырвалось как-то у Прокофьева, когда они услышали об одном знакомом, уехавшем в длительную командировку.
— Ведь если они добровольцы, значит есть кто-то, кому можно сказать о своем желании, — поддержал Проскуров. — Я с первых дней войны думаю об Испании, только не знаю, как и кому предложить свои услуги. Еще подумают, что выскочка. А теперь нас двое — можно действовать смелее.
Решили, что надо начинать с рапорта, и немедленно, не дожидаясь окончания ставшего тягостным санаторного отдыха.
...Через некоторое время они были вызваны в управление кадров ВВС, где получили некоторые инструкции для поездки в Испанию.
Чтобы не вызывать излишнего любопытства, друзья взяли в разных библиотеках все, что касалось Испании. Через день они уже могли сдавать экзамен по географии этой страны, а вскоре между ними можно было услышать диалог по-испански со своеобразным акцентом.
Спустя неделю на борт пассажирского самолета рейсом Москва — Париж поднялись два представителя московского автомобильного завода с командировочным предписанием на автомобильные предприятия Рено для обмена опытом. Это были Прокофьев и Проскуров.
...Три дня, проведенные в Париже, воспринимались как посещение большого исторического музея, для осмотра которого отводилось слишком мало времени. Усталые, с натруженными ногами летчики едва добирались поздно вечером до гостиницы с твердым намерением устроить себе день отдыха. Но утром, глядя в план-проспект города, обнаруживали памятники, пропустить которые было бы непростительно.
Вечером третьего дня им позвонили из посольства и предупредили:
— Ждите, рано утром за вами приедут.
Около семи часов, постучавшись, в номер вошла Александра Васильченко, жена советского военно-воздушного атташе. Они познакомились с ней в день приезда. От природы энергичная, она прямо с порога объявила:
— Все в порядке. В дороге нам разговаривать не придется, хотя я и буду рядом, поэтому слушайте внимательно...
В соответствии с ее указаниями, друзья приехали на вокзал, вошли в вагон поезда Париж — Тулуза и сели на свои места. С этого момента кончалось их легальное положение во Франции. Это тревожило.
Чтобы оградить себя от возможных вопросов пассажиров, Прокофьев привалился к стенке, закрыл глаза и притворился спящим, хотя ему очень хотелось смотреть в окно и делиться впечатлениями со своим другом. Вскоре он и в самом деле почувствовал, что хочет спать.
Проснулся Гавриил от легкого толчка. Проскуров, стоя рядом, кивнул на дверь купе.
— Ну ты молодец, тебе позавидуешь, — шепнул он. Летчики добрались до аэродрома к тому моменту, когда двухмоторный пассажирский самолет стали заполнять находившиеся возле него люди. Встав в сторонке, оба с безразличным видом уткнулись в газеты. Однако Проскуров зорко наблюдал за посадкой. Когда заработал левый мотор, он тихо скомандовал: «Приготовились». Едва заработал правый, оба, подхватив свои легкие пожитки, кинулись к трапу. Вслед за ними тотчас захлопнулась дверь. Самолет сорвался с места и покатил к взлетной полосе. Так было условлено, чтобы не подвергать риску смелый экипаж, если за ними все-таки увязался «хвост». Почти не сбавляя скорость, самолет развернулся против ветра и помчал пассажиров в даль, полную неизвестности.
Через некоторое время Проскуров уже спал. Спал по-настоящему, не так, как это делал Гавриил в вагоне. Сразу после взлета он начал клевать носом, заваливаться на бок, потом отыскал во сне устойчивую позу. А вот Гавриилу спать не хотелось. Он изучал пассажиров, чтобы скоротать время, хотя постоянно тревожили вопросы: «Где летим? Как летим? Сколько осталось?» Хотелось глянуть вниз. Но он сдерживал себя до момента, когда, по расчетам, должны быть Пиренеи.
В тот момент, когда он все-таки решил посмотреть в иллюминатор, кто-то громко и облегченно признес: «Пиренеи!» Все прильнули к стеклам.
Через некоторое время самолет приземлился у приморского городка. Пассажиры быстро разошлись. Иван и Гавриил остались одни возле машины.
Но вот к ним подошел рослый, сухощавый молодой человек. Ни мало не задумываясь, он быстро заговорил. Из всего услышанного друзья поняли только то, что он говорил по-испански. Уловив недоумение на лицах прибывших, человек замолчал, потом, прищелкнув пальцами, подхватил их пожитки и, кивнув, двинулся к выходу с летного поля.
В маленькой гостинице рядом с аэровокзалом им поставили по тарелке с красным рисом и по бокалу красного вина.
— Где мы находимся? — спросил Проскуров по-испански.
Их провожатый внимательно посмотрел на Ивана, потом медленно произнес: «Аликанте», как бы сожалея, что его разыгрывают. И вдруг, сорвавшись, начал что-то говорить, тыча пальцем в стол.
Прокофьев посмотрел на Ивана. Тот непонимающе уставился на испанца.
— Эста кларо![2] — почти крикнул Проскуров, чтобы как-то прервать водопад слов.
Испанец кивнул и тотчас вышел.
— Ну, переведи, — улыбнулся Прокофьев.
— Он сказал: «Ешьте, ребята, это пища богов», — засмеялся Проскуров.
После первой ложки «божественной» пищи оба замерли с открытыми ртами, как на приеме у зубного врача. На глаза навернулись слезы. Такое можно ощутить, если отправить в рот ложку раскаленных углей.
Вернувшемуся испанцу они, как могли, изобразили сытость. Тот, глядя на полные тарелки, выразил удивление и жестом пригласил к выходу.
Через несколько часов поезд из Аликанте помчал их в Мадрид.
С вокзала они проехали по еще не проснувшимся улицам столицы, затем машина вырвалась на дорогу, ведущую к аэродрому, который располагался в тридцати километрах к северо-востоку от Мадрида. Вскоре из-за поворота показался большой фруктовый сад, постепенно переходящий в небольшой городок.
— Алькала-де-Энарес, — произнес шофер и стал снижать скорость.
Это был пункт их назначения.
На аэродроме прибывших встретил советский военно-воздушный атташе в Испании Борис Свешников.
Молодой розовощекий крепыш среднего роста, он излучал радостную улыбку, словно давно ждал дорогих гостей.
— Нашего полку прибыло, милости просим, — обнял он их за плечи.
— Ну как тут? — задал первый вопрос Прокофьев.
— Как? Как на войне! Воюем против мятежников и немецко-итальянских наемников.
В столовой новеньких обступили «старики», уже успевшие сделать по два-три боевых вылета. Многих Прокофьев знал, хотя они и звали себя здесь нерусскими именами. Это казалось неестественным, словно детская игра среди взрослых. Все они были «крестниками» Бориса Свешникова. То же самое он сделал и с вновь прибывшими. Не называя Прокофьева и Проскурова собственными именами, Свешников громко произнес:
— Новые волонтеры — Феликс и Солдатчек. Прошу любить и жаловать.
Гавриил от такого неожиданного, скороспелого «крещения» даже растерялся. По каким «святцам» его нарекли этим не то немецким, не то польским именем?
Из-за имени потом многие испанские друзья причисляли его и к немецким, и к польским, и к чехословацким добровольцам.
Во время завтрака Свешников рассказал о последних изменениях во внутренней и международной жизни страны.
2
Это ясно (исп.).