Страница 1 из 5
Энтони Берджесс
Встреча в Вальядолиде
Британская делегация сошла на берег в Сантандере. До Вальядолида предстояло добираться верхами или в наемных экипажах. Погода была неприветлива, штормило, однако же на причале делегацию встретили посланцы испанского королевского двора и переводчик по имени Дон Мануэль де Пульгер Гарганта. Британские милорды с графьями интересовали его куда меньше, чем актеры, хотя те имели вид весьма жалкий и растерянный. В ужасе глядели они на лодчонку, влекомую к берегу смуглыми гребцами: в лодке уложены костюмы и реквизит, а ее швыряет как щепку… Было объявлено, что лошадей придется нанимать самим — в городе, на конюшне, где остались одни доходяги. Послать решили клоуна Роберта Армина, поскольку он все-таки сын конюха. Дон Мануэль вызвался в провожатые.
— Там сплошь росинанты, — усмехнулся он. — Лучших лошадей застолбили за милордом Вашеством да графом Нашеством. Но господина Армина я помню по театру Глобус. Как он играл! А как пел! Восхитительно! Со мной его хотя бы не обдерут как липку.
— Ого, да вы говорите по-британски — так, кажется, мы должны называть наш язык, раз уж королевство наше отныне именуется Британией. Бойко лопочете, чисто! — похвалил переводчика Дик Бёрбедж. — Мы этому рады, поскольку никто из нас не знает больше трех слов по-испански, да и те — си, но и маньяна. Негоже учить язык врага, впрочем, времена изменились, и мы больше не должны называть вас врагами. Вот погодите! Пас — четвертое слово, новое. Мир. Нам сказали, что в Вальядолиде пройдут мирные переговоры. Они будут долгими, и мы, королевская труппа, призваны подсластить пилюлю, смазать медом черствую горбушку ежедневных трудов во имя вечного мира. Простите, сеньор…
— Дон Мануэль, к вашим услугам.
— Что ж, дон так дон. А я Бёрбедж, будем знакомы. Кажется, я слишком много болтаю? Целый месяц молчал, некогда было — то рвота, то понос. А вон, глядите-ка, за той швартовой тумбой одного из наших опять наизнанку выворачивает, никак остановиться не может. У него брюхо уж больно нежное.
— Так это же господин Шекспир!
— Клянусь Богом, вы знаете нас наперечет! Да вы, верно, испанский шпион, не в обиду будь сказано! Живали в Лондоне, в военное-то время… Но теперь всё это позади, точнее, будет позади, когда мы отыграем весь наш репертуар.
— Может и шпион, не стану отнекиваться. Да и как иначе? Ведь моя мать — англичанка, преданная Риму и, следовательно, отнюдь не патриотка собственной родины. Она всегда говорила: государи лес рубят, а щепки летят в простой люд. Увы, матушка скончалась от лихорадки в Авиле, и мой бедный отец покинул сей мир следом за нею. Похоже, господин Шекспир очень страдает. Могу я предложить ему и вам поссет, напиток из кислого козьего молока и доброго хереса? Лучшее средство от слабого брюха.
— Шекспир не рискнет. Да и сам я предпочитаю херес, который не воняет козлиной. Намекаете вон на ту таверну?
— Именно. Отдохнете там, пока уладится вопрос с лошадьми. А благородные лорды, ваши с нашими, как я слышу, отлично объясняются без моей помощи, на тосканском наречии великого Данта.
Бёрбедж, Поп, Дикки Робинсон и Уилл Шекспир уселись в таверне и принялись за херес, а остальная часть труппы блаженствовала на солнышке — после долгих дней жестокого шторма — за столами под платанами, уплетая за обе щеки хуэвос, яичницу, и хамон с остатками свиной щетины. Уилла передернуло.
— Эх, молодежь, молодые желудки, — сказал он. — Я слишком стар для морских путешествий да и вообще — стар. Ей-богу, хочется скинуть с себя королевскую ливрею и шепнуть королю, куда ее сунуть… Человеку моих лет пора лелеять тело и душу в тихой гавани.
— Тебе едва сорок стукнуло. Разве это старость?
— Сорок один. Ну и дрянь этот херес — кислятина, горлодёр! Знал бы я как спросить по-испански ячменного отвара…
— Дрянь? Да ты сделал для хереса больше, чем солнце, под которым зреет виноград! Ты его воспел! Значит, про Фальстафа всё вранье?
— А я и не говорил, что правда.
И застучали копыта по Кантабрийским горам — мерно и утомительно — а потом была ночь с хороводом блох на вонючем постоялом дворе в Рейносо. Потом добрались до Корриона, где пришлось спать на голом полу, по которому сновали крысы. Оттуда двинулись в Паленсию и, наконец, достигли Вальядолида, прекрасного города в долине Дуэро. На протяжении долгого пути испанцы не особо привечали гостей и обзывали их инглесес. У распятия, что высилось при въезде в город, британцев встретил хмурый епископ и прочитал им проповедь на латыни.
— Что он говорит? — спросил Бёрбедж.
— Если не ошибаюсь — что от нас разит ересью, — отозвался Уилл. — И что лживый договор не примирит истинно верующих испанцев с нашими кальвинистскими извращениями. Что-то в этом роде. Папские бредни.
— Надо ему объяснить, что мы тоже против Кальвина и всей душой за папские бредни. Кальвинизм — значит пуританство, а пуританство — значит театрам крышка!
— Погоди-ка. Теперь он говорит о блудодее Гарри Тюдоре, его десяти женах и об ecclesia diabolica как donum morganaticum. Дьявольская церковь как морганатический подарок. Прекрасно сказано! Надо запомнить… Ох, какая же тут грязища! И ее не скроешь — яркое солнце вмиг разоблачит. Мальчишки-оборванцы и нищие выставляют свои язвы напоказ, точно медали. Эге, а кляча-то моя, судя по вони, шлепнула на мостовую пару горячих лепешек. Хотя тут и без того загажено, ступить негде. Мое нутро того и гляди восстанет.
— Да оно у тебя вечно восстает. Смотри, с какой кислой миной этот поп благословляет грядущий лживый мир. Окропляет гнилой, но несомненно святой водицей… Дело сделано.
— Все только начинается. И мой живот этого не выдержит.
Благородных делегатов привели к обветшалому дворцу, с которого клочьями облезала штукатурка. На стенах мелом или красками были намалеваны приветствия в честь британских еретиков: VIVA LA PAZ — UNOS DIAS и A BAJO LOS INGLESES, «ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИР НА ОДИН ДЕНЬ!» и «ДОЛОЙ ИНГЛЕСЕС!» Дон Мануэль, улыбаясь, подъехал к королевским комедиантам.
— Полагаю, вы и не рассчитывали, что вас тут встретят с фанфарами, — сказал он. — Однако, наш поэт Гонгора славно поработал. Он пишет так, будто переговоры уже состоялись. — Рукою в изящной перчатке переводчик держал лист бумаги. — Поскольку кастильского наречия вы не разумеете, я переведу:
Что-то в этом роде. Простите мой дурной английский. Перевел, как сумел…
— А кто такие эти Дон и Санчо? — спросил Уилл.
— Разве вы не знаете? А ведь я, будучи в Лондоне, познакомился с господином по имени Шелтон — он трудится над переложением этой книги на английский. Впрочем, работать ему долго. Очень длинный роман.
— Роман? — повторил Бёрбедж. — Что такое роман?
— Повествование. Но не жалкий рассказик на две странички, которым английские дамы скрашивают свой досуг. Досуга-то у них хоть отбавляй, и на роман бы хватило, да у вас их не пишут. Роман — это огромная книга, вот такущая! И она еще не завершена. Кстати, автор живет неподалеку. В собственном доме. Что касается Дона и Санчо с ослом, вы увидите их завтра на арене, перед корридой.
— Коррида? — Уилл поморщился от отвращения. — Забой быков?
— Отчего же забой? Честный бой! Поединок между быком и человеком. Бык далеко не всегда погибает. Мы изобрели сложный ритуал, свели воедино митраистские и христианские традиции. Случается, и человека бык забодает, кишки ему выпустит. Значит, человек предлагает себя Богу. В жертву. А другой раз жертва — бык. Вот кому всегда достается, так это лошадям. Поэтому на корриду только старых кляч и берут. Чахлых росинантов.