Страница 12 из 75
Да, письмо правдивое, но…
Первое. Как оно попало в Наркомпрос? Не по почте же его прислали? Бекренев с усмешкой вспомнил «долгий ящик», висевший на столбе в КемьперЛАГе, который судя по грозной надписи мог вскрыть только прокурор, надзирающий за исполнением наказаний. Вот приехал барин… Выпил, сытно закусил с орлами Бермана, проверил цельность печатей, открыл ящик… И на глазах серого строя зэ-ка швырнул все письма и жалобы в костер. А потом снова повесил на столб собственноручно опечатанный ящик для жалоб…
Нет, это письмо кто-то специально из «детской» зоны передал. Но вот кто и зачем?
Второе. Из-за чего такая неадекватная реакция? Комиссия отца Дионисия… Обычно, получив жалобу, её отправляли с сопроводительным письмом в тот же орган, на который жаловался заявитель, и все дела… А тут вот эдак… Так кому и зачем это всё нужно? Задумаешься тут поневоле… Но ведь в принципе всё так удачно складывается… Только вот Она… Эх, эх…
Отец Савва приоткрыл голубые, как весенние небо, глаза, и внимательно посмотрел из-под лохматых бровей на упоенно, взахлеб читавшего стихи Сёму Розенбаума:
— Гм-м-м… Извините душевно, юноша, это вы сами сочинить изволили?
Сёма сокрушенно махнул рукой:
— Куда мне до такого… я только в нашу стенгазету к красным датам календаря и пишу! Это сам Велемир Хлебников. «Председатель чеки». Сильная вещь! Высокое искусство… Между прочим, основанная на реальных событиях, и посвящена председателю Харьковской Че-Ка Саенко…
Отец Савва от этих слов призажмурился, инстинктивно втянул голову в свои кривые плечи, словно прикрываясь от невидимого замаха, прошептал потрясенно:
— Саенко… Господи Боже мой! Спаси и Помилуй нас, грешных…
Бекренев заинтересованно вскинул пересеченный тонким шрамом подбородок, который доселе задумчиво упирал в грудь, чуть склонив голову, спросил участливо:
— Или знакомую фамилию услыхали, батюшка?
— Или… Или!
… В в харьковский концентрационный лагерь, на улице Чайковского, дом 5, о. Савва попал с одной стороны, совершенно случайно, а с другой стороны, абсолютно закономерно.
За что же о. Савва даже не ввергнут был, но добровольно отправился в узилище? Да вот, пришла из уезда казенная гумага: за пущание контрреволюционных агитаций подвергнуть превентивному аресту следующих лиц, проживающих в селе Филоненко Богодуховского уезда, а именно Дроздова Никанора Ивановича, 78 лет, хлебороба; Дроздову Зустю Григорьевну, 65 лет, домохозяйку; Дроздову Анастасию Никаноровну, 15 лет, чернорабочую… А больше никого в семье Дроздовых и не было, ибо старший большак ещё на Японской под каким-то Мукденом сгинул, а остальные детишки от глотошной померли.
Вышедший в полном облачении из алтаря о. Савва насилу утихомирил односельчан, серьезно вознамерившихся было взять нежданных гостей, детишек прекрасно известного им кровососа-арендатора Нахимсона, беззаветных чекистов Осю и Ясю, в дрыны, косы и вилы, пояснив возмутившейся пастве, что попущением Божиим за грехи наши всякая власть несть аще как от Бога, и предложил городским взамен мужиков лучше взять в заложники хоть его самого. А немного и прогадал о. Савва, потому как в кармане кожаных курток братьев Нахимсон лежал уже ордер и по его долгогривую голову. За что? За то, что пользовался о. Савва изрядным на селе уважением. Только за это? Только за это!
Как великолепно сформулировал Лев Давидович Троцкий: «Если мы выиграем революцию, и раздавим Россию, то на погребальных обломках её мы укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путём террора, кровавых бань мы доведём русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния… А пока наши юноши в кожаных куртках — сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы, — о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть всё русское!»
А какая в глухом малороссийском селе есть русская интеллигенция? Поп, фельдшер да земский учитель. Поскольку же о. Савва по филоненковской бедности привычно совмещал все три эти ипостаси: служа в церкви, уча детишек в школе и успешно пользуя мужиков да баб полынью, калганом да пижмой, настоенных на самогоне, впрочем, отнюдь не чураясь иных народных средств от всех болезней по растрепанному «Домашнему лечебнику Молоховец», то его печальная участь была предопределена.
… Товарища Саенко о. Савва увидел в первый же вечер. Какой-то весь черный, лохматый, заросший диким волосом, он зашел в переполненную камеру, где люди стояли в очередь, чтобы хоть на минуточку присесть… Товарища Саенко сопровождал товарищ Клочковский, поляк, интернационалист из австрийский военнопленных. Пьяный и накокаиненный, качаясь на носках начищенных сапог, он остановился прямо перед о. Саввой. Тот, помня свой опыт общения с буйными, запившими до зеленых чертей мужиками, осторожно предложил ему угощаться яблочками…
«Из всех яблок я предпочитаю глазные!» — непонятно пошутил Саенко.
Потом он приказал заложникам Пшеничному, Овчаренко и Белоусову выйти во двор, там раздел их донага и начал с товарищем Клочковским рубить и колоть их кавказскими кинжалами, нанося удары сначала в нижние части тела и постепенно поднимаясь всё выше и выше, пока не выколол им глаза, не отрезал уши… Окончив казнь, Саенко возвратился в камеру весь окровавленный со словами: «Видите эту кровь? То же получит каждый, кто пойдёт против меня и рабоче-крестьянской коммунистической партии!»
На это о. Савва вышел вперед и сказал густым протодьяконским голосом тихо и просто: «Саенко, проклятый ты кат! Будь ты проклят перед Господом Богом и Русским Народом! Анафема тебе!»
И никогда не забудет о. Савва того дикого ужаса, который вдруг плеснулся в безумных черных очах, в которых полыхала адская бездна…
«Не трогайте его!» — сказал Саенко. «Пусть ждет смерти, долгогривый, каждый новый день! Пока пусть подыскивается достойный палач для твоей необыкновенной казни, а уж просто с тобой покончить, мы всегда успеем!».
И каждый день ждал о. Савва, пока за ним придут китайцы, обычно снимавшие с живых людей «белогвардейские перчатки», то есть кожу чулком с рук, или обычно пихавшие раскаленные угли во все отверстия, или обычно варившие людей заживо, или немцы, обычно распиливавшие деревянными пилами, или тот необыкновенный негр, который обычно искусно вытягивал у живых людей жилы, широко и радостно при этом улыбаясь им в лицо своими белоснежными зубами…
И всё не приходила за о. Саввой обещанная ему жуткая необычная смерть…
А потом пришли Добровольцы, и бежали чекисты, не успев прикончить всех узников, и увидел о. Савва: «Весь цементный пол большого гаража был залит уже не бежавшей, вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасную массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Все стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в 10 метров длины. Этот желоб был на всем протяжении до верху наполнен кровью… Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех, поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни… Тут особенно бросилось в глаза, что у всех трупов были разможжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы. Вероятно, они были убиты посредством разможжения головы каким-нибудь блоком. Некоторые были совсем без головы, но головы не отрубались, а отрывались…»