Страница 41 из 62
После года пребывания в тюрьме, кратковременного освобождения и нового ареста Али Ламеда предстал перед судом. Как и на предшествовавших суду допросах, от Али Ламеды потребовали признать свою вину и покаяться. Он отказался и потребовал защиты и открытого процесса, но судья популярно разъяснил ему, что подобные требования являются буржуазными, и, разумеется, отклонил их. После пятиминутного совещания суд приговорил Али Ламеду к 20 годам тюремного заключения как агента ЦРУ. В тюрьме, однако, он провел только 7 лет и в 1974 году был освобожден в результате активных хлопот самых разных деятелей - от "Международной амнистии" до румынского диктатора Николае Чаушеску.
Однако, ситуация стала меняться в начале девяностых годов, когда на Юг перешло несколько человек, имевших самое прямое отношение к северокорейской карательной системе. Среди них можно назвать нескольких бывших заключенных: Ан Хек (находился в лагере в 1987-1989 гг., бежал на юг в 1992), Кан Чхоль Хван (попал в лагерь ребенком, по принципу семейной ответственности, в 1977-1987 гг., бежал на Юг в 1992), Ли Сун Ок (отбывала наказание в 1986-1992 г. в женской тюрьме в Кэчхоне, перешла на юг в 1995). Среди перебежчиков был и бывший охранник, Ан Мен Чхоль, который в 1987-1994 гг. служил в охране концлагерей для политических заключенных. Их рассказы позволяют составить достаточно полное представление о том, как же протекает жизнь северокорейской тюрьмы.
Картина, которая возникает из их воспоминаний, достаточно однозначна. Лагерь - это царство голода и непосильного труда.
Все заключенные обязаны работать. В Кэчхонском женском лагере, например, заключенные шили военную форму и предметы армейского обмундирования: ватники, планшеты, обувь, кожаные портупеи. С 1990 г. в лагаре работал и вязальбный цех, продукция которого отправлялась на экспорт в Японию. Рабочий день в лагере продолжался 18 часов, а в последние недели перед новым годом, когда было необходимо выполнить план любой ценой к концу года, рабочий день становился вообще 20-часовым. {*13}
Хотя все свидетели покинули лагеря до начала продовольственного кризиса, который поразил Северную Корею в начале девяностых, постоянный голод уже тогда был частью повседневной жизни заключенных. Голод использовался и как средство контроля: еда была главной формой поощрения, а лишение ее - главной формой наказания.
Как свидетельствует Ли Сун Ок, которая отбывала наказание в женском лагере в Кэчхоне, там около 1990 г. существовала следующая система. Если заключенная не выполняла норму, на следующий день ее 300-граммовый паек снижался до 240 грамм. Если невыполнение продолжалось более 4 дней подряд, то паек сокращался еще больше, до 210 граммов. {*14}
Разумеется, официального пайка недостаточно, чтобы выжить, так что голод и связанные с ним болезни (в первую очередь - пеллагра) косили заключенных даже в сравнительно благополучные восьмидесятые годы. Чтобы уцелеть, люди вынуждены собирать коренья, траву, охотиться на крыс и мышей. О мышах и крысах как о главном источнике животного белка в питании заключенных упоминают почти все, кому пришлось побывать в северокорейском лагере. Кан Чхоль Хван говорит: "Если бы я тогда вместе с ними не ловил и не ел мышей, лягушек, то я был бы уже в лучшем мире". {*15}. Ему вторит Ан Мен Чхоль: "Хотя политзаключенные тяжело работают, мяса они не видят, и крысиное мясо для них - это важное профилактическое лекарство, средство борьбы с голодом". {*16}
Режим изнурительного труда поддерживается террором. Наказания разнообразны. Открытое сопротивление или побег наказываются смертью, причем казнь производится публично, в присутствие других заключенных. {*17} Большинство более мягких наказаний связано с сокращением и без того мизерного пайка. В Кэчхонском лагере за нарушения режима полагалось заключение в карцере на срок до 10 дней, в течение которых заключенные получали только 90 грамм зерна в день. Как пишет Ли Сун Ок, "заключенные боялись карцера больше смерти" {*18}
Разумеется, никаких точных сведений о масштабах репрессий и числе осужденных нет. Существуют разные оценки, в том числе и основанные на данных аэрофотосъемки лагерей, сообщениях перебежчиков, информации иностранных посольств. Самое любопытное, что разброс цифр в этих оценках не велик, почти все признают, что в настоящее время в корейских лагерях находится где-то от 100 до 150 тысяч человек, большинство которых составляют не уголовные, а политические преступники. {*19} Несколько особняком стоит оценка, которую без ссылок на источники высказал Р.Каган, оценивший это количество в 300-400 тысяч, но он, видимо, включил в число заключенных и тех, кто находится в "районах действия постановления No.149" и в "особых районах объектов диктатуры".
Первая волна террора обрушилась на страну в конце пятидесятых годов, и была связана с наметившимся тогда отходом Ким Ир Сена от ориентации на СССР. Жертвами репрессий тогда часто становились специалисты, получившие подготовку в СССР и в силу этого со скепсисом относившиеся ко многим идеям Ким Ир Сена, да и вообще, как говорили тогда в Корее, "зараженных ревизионистской идеологией". В конце 1950-х годов Ким Ир Сен отозвал всех корейских студентов из Советского Союза. Дальнейшая их судьба оказалась печальной. Как рассказал автору этих строк бывший заместитель министра внутренних дел КНДР Кан Сан Хо, которому впоследствии самому пришлось бежать в СССР, для возвратившихся студентов был заботливо подготовлен специальный лагерь, в котором в течение нескольких месяцев проводилась их тщательная проверка. Выясняли, насколько они подверглись тлетворному влиянию ХХ съезда КПСС и ревизионистской политики Хрущева. С теми, кто оказался идейно стойким, поступили милостиво: их отправили в деревню на трудовое перевоспитание, по окончании которого позволили работать по специальности. Менее стойких ждала тюрьма, самых же ненадежных попросту расстреляли.
Надо сказать, что кое-кто из студентов предвидел такое развитие событий и отказался возвращаться на родину. По настоянию Ю.В.Андропова, тогда главы Международного отдела ЦК КПСС, этим невозвращенцам было предоставлено политическое убежище и, со временем, советское гражданство. В ответ на это северокорейские спецслужбы развернули на советской территории настоящую охоту за потенциальными недовольными. В частности, ими была предпринята неудачная попытка похитить Хо Чжина (впоследствии он приобрел заслуженную известность в качестве журналиста и автора одной из первых книг по истории Северной Кореи). Хо Чжину удалось бежать, выпрыгнув из окна посольства. Не всегда, однако, все кончалось так благополучно. По меньшей мере один из диссидентов - студент Московской консерватории - был средь бела дня захвачен корейской спецгруппой в центре Москвы, запихнут в машину и вывезен в Пхеньян, где едва ли остался в живых. Вообще активная деятельность по отлову невозвращенцев, которую тогда развернули корейские спецслужбисты на советской территории, приобрела такой размах, что потребовалось личное вмешательство Н.С.Хрущева, чтобы остановить ее. По настоянию Н.С.Хрущева северокорейский посол, при котором произошло упоминавшееся выше похищение, был отозван в Пхеньян. {*20}
Наверное, имеет смысл рассказать здесь о том, за что же человек может оказаться в северокорейской тюрьме. Сейчас информацию такого рода можно легко найти в многочисленных воспоминаниях перебежчиков, опубликованных в Южной Корее. Однако я бы хотел начать свой рассказ с тех случаях, о которых узнал сам во время своего пребывания в Северной Корее, бесед с северокорейцами и работавшими в Пхеньяне советским дипломатами. Надо сказать, что о подобных случаях упоминали не один раз.
Вот один из подобных эпизодов, о котором мне рассказал советский дипломат. На Пукчжинском алюминиевом заводе в 1977 году был один молодой инженер, человек способный и работящий. Он близко сошелся с нашими специалистами, стал брать у них литературу, несколько раз имел неосторожность выразить свою симпатию к СССР и даже как-то при свидетелях сказал, что "у СССР надо учиться". Он был арестован и публично расстрелян, как объяснили рабочим, за "низкопоклонство перед иностранщиной".