Страница 5 из 14
Не помнил холмов Пешта и машины, в которой ехал к месту поединка. Он будто бы не видел взглядов и не слышал слов, что все утро говорили ему о нем.
Александр Сергеевич блестяще изображал, что не может вспомнить дверей и лестниц, комнаты, в которой провел не меньше часа, и коридор, которым шел к сцене.
Появился венгр. В стороны разлетелся занавес. Ударил свет. Волнами покатили аплодисменты. Лепехин посмотрел на черную пешку, и ему показалась, что она затряслась. За несколько мгновений Алексей Алексеевич прокрутил партию до двенадцатого хода. Когда настал момент брать слона, зал замер. Болеславский пришел в себя.
Послу России позволили сделать почетный первый ход.
— С вашего позволения, — произнес чиновник, наклоняясь к Лепехину, и передвинул пешку на d4. Болеславский понимающе улыбнулся и, когда посол спускался в зал, вернув пешку на исходную позицию, сделал свой ход, e2—e4.
Партия началась. Венгр ответил пешкой на е5, и его ход тут же отобразился на большой доске, по которой зрители следили за игрой. Последовали обоюдные выдвижения коней. Играли медленно. Точно и верно. Болеславский нервничал и, едва заметно шевеля губами, приложив руки к щекам, мучительно вспоминал каждый шаг.
К десятому ходу Магияр ощущал сильное давление в центре. Как и предполагал сценарий, Лепехин оттягивал наступление. До судьбоносного выдвижения туры оставалось несколько ходов.
Овладевавшее Магияром волнение заливало зал. Как опытный, повидавший тысячи сцен актер, Болеславский чувствовал это. Александр Сергеевич отлично изучил партии Лепехина, прекрасно понял их, пропустил через себя и принял. Он делал все точно так, как завещал Лепехин, однако внезапно им завладело дьявольское искушение. Вот уже несколько минут Болеславского изводила мысль, что он может сыграть свою, свою собственную партию. С дебютом Лепехина он, в общем-то, был согласен, но далее Болеславскому захотелось пойти другим, своим собственным путем. Быть может, несколько потеряв темп и отдав инициативу, но в целом контролируя игру, он желал закончить поединок сам. Когда еще выпадет такой шанс? Ему так захотелось сделать блистательный, один-единственный волшебный ход. Ход, который вмиг перечеркнет все планы венгра и напишет имя нового чемпиона!
Болеславский медлил. Зал ожидал хода русского шахматиста, и в это самое время два начала сражались в одном человеке: шахматное и актерское. Будучи персоной в высшей степени азартной, Александр Сергеевич понимал, что судьба дарит ему шанс, которым глупо было бы не воспользоваться. Здесь и сейчас, на сцене будапештского театра, он мог не играть Лепехина, но стать им. Он мог ходить так, как посчитает нужным, и никто не посмеет ему помешать. Болеславский, как ему казалось, все отлично просчитал. Лепехин сделал хороший задел, говорил он себе, а я доведу партию до конца. Я обыграю Магияра! Я, а не покойный Лепехин! Все будут думать, что Алексей Алексеевич выиграл золотую королеву, но, приходя на мои спектакли, Жарков будет аплодировать в первую очередь великому шахматисту и лишь затем актеру! Мне он будет рукоплескать! Эта победа станет моей маленькой великой тайной! Меня запомнят как великого актера — я же стану великим шахматистом! Прямо сейчас!
Венгр сделал ожидаемый ход, однако Болеславский медлил. Жарков нервничал. С каждым ходом его волнение нарастало. До этого момента Болеславский делал все правильно, и Жарков даже подумал, что Александр Сергеевич обладает отличной памятью, однако теперь, когда актер медлил по непонятной причине, тренер терял рассудок. Около семи минут Болеславский чего- то ждал, и тысячи самых неприятных мыслей крутились в голове тренера, тысячи, но Михаил Иванович и представить себе не мог, что все это время
Болеславский обдумывал свой собственный ход. У актера не было никаких проблем с тем, чтобы запомнить сорок шесть победных передвижений фигур или двести партий в сорок ходов. Нет, теперь его волновало совсем другое: имеет ли он право на свой, на один-единственный, принадлежавший ему, ход? Имеет ли он право подвести страну? Болеславский не сомневался в том, что его партия будет не хуже. «Конечно, — думал он, — Россия еще будет мной гордиться!»
«Неужели он забыл ход? — продолжал размышлять Жарков. — Неужели теперь все пойдет не так? Что с ним? Не хочет играть? Расклеился? Что, если он встанет и скажет, что все это — цирк?»
Наконец Болеславский передвинул фигуру. Его ход заставил Жаркова ужаснуться. Он почувствовал, как что-то кольнуло в области сердца. Жарков тяжело задышал. Венгр задумался. Магияр просчитывал десятки ходов, но этот, этот странный ход, пожалуй, в последнюю очередь. Да нет, конечно, нет, Магияр и думать не думал о таком шаге! Внезапно изменяя тактику, русский явно терял темп и ослаблял правый фланг. Магияр стал просчитывать партию в новом контексте, надеясь раскрыть замысел соперника, но. «Какого черта? Чего он добивается? — думал Магияр. — Его ход совершенно ничем, ничем не оправдан! Что он делает? Назад? Той же фигурой? Странно.»
Чтобы лучше понять логику Лепехина, венгр сделал еще один запланированный ход. Русский ответил. Еще более странно! Магияр сильно потел, и, подобно ему, Жарков протирал в мгновенье ставший мокрым лоб. Трясущимися руками Магияр передвинул фигуру. Последовал малообещающий для белых размен.
Болеславский просчитался.
Просчитался фатально.
Он понял это, получив «вилку» от выдвинутой Магияром пешки.
«Господи, просмотрел! Господи, прости меня, прости меня, дурака!» — заорал про себя Болеславский. Еще несколько ходов он держался, как мог держаться хороший игрок, но потом.
О наступлении более не могло идти и речи. Венгр перехватил инициативу, а это означало, что исход партии предрешен. Болеславский не рассчитал своих сил и в несколько ходов растерял нажитое многолетним кропотливым трудом преимущество Лепехина.
Магияр не знал, что вторую половину встречи сражался не против знаменитого, блестяще игравшего в обороне Лепехина, а против актера из Санкт-Петербурга Александра Сергеевича Болеславского. Если бы венгр знал, что против него сидит человек, который за всю жизнь сыграл не более полусотни добротных любительских партий, — игрок, который, как и многие другие непрофессионалы, переоценивал свои силы, наверняка повел бы себя иначе. Магияр бросился бы в открытое, издевательское наступление. Но он не знал. Он видел перед собой соперника, которого уважал, более того, которого боялся. Две совершенно необъяснимые ошибки, которые несколькими минутами раньше допустил Лепехин, конечно, мучили венгра. Он знал Лепехина, несколько лет следил за его игрой, изучал партию за партией. Магияр восхищался игрой Лепехина и теперь, когда сознавал, что не может ничего просчитать, что партия выиграна, сходил с ума. Все шло к тому, что русские будут разгромлены, и черные не могли в это поверить.
«Может ли такое быть?» — спрашивал у фигур Магияр.
Что вы делаете, белые? Может ли ваш бог, ваш повелитель, допустить две ничем не мотивированные грубейшие ошибки? Он ведь никогда, никогда раньше не ошибался!
Магияр до такой степени уважал Лепехина, что, играя черными, чувствовал себя князем тьмы. В один момент ему даже показалось, что сам дьявол играет его рукой и только поэтому он обыгрывает великого, великого без преувеличений Лепехина.
«Нет, нет, я отказываюсь в это верить! — шептал венгр. — Нет, здесь что- то не так! Наверно, он просто издевается надо мной! Я чего-то не вижу и не могу, не могу увидеть, я не могу собраться, а он заманивает меня в пропасть. За такими ошибками не могут стоять просто просмотры! Нет! Он мучает меня! Смеется! Смеется надо мной! Лепехин не мог проглядеть этот ход! Не мог! Он что-то задумал! Наверно, все видят. Весь зал сейчас смеется надо мной, они думают, что я попался на крючок, но, чертов русский, я не вижу, не вижу, не вижу подвоха.»
Венгр упал в обморок. К шахматисту подбежали врачи. Жарков подскочил с места и рванул к сцене. Туда, где уже стоял секундант.