Страница 179 из 193
ГЛАВА XI
Мой секретарь не без зависти взирал на неожиданную удачу поэта Нуньеса. Он целую неделю не переставал твердить мне об этом.
— Я поражаюсь, — говорил он, — прихоти Фортуны, которой вдруг заблагорассудится осыпать благами скверного сочинителя, в то время как хороших она оставляет в нищете. Я бы очень хотел, чтобы ей как-нибудь вздумалось обогатить и мою особу в течение одного дня.
— Это легко может случиться, — отвечал я ему, — и гораздо раньше, чем ты думаешь. Ты здесь живешь в ее храме, ибо мне кажется, что можно назвать храмом Фортуны дом первого министра, где часто расточаются милости, немедленно утучняющие тех, кто ими пользуется.
— Это правда, сеньор, — возразил он, — но нужно обладать терпением, чтобы их дождаться.
— Повторяю тебе, Сипион, — отвечал я, — будь покоен: может быть, ты как раз на пути к тому, чтобы получить выгодное поручение.
И, в самом деле, через несколько дней представился случай успешно использовать его для надобностей графа-герцога, и я не упустил этой возможности.
Однажды утром я беседовал с доном Рамоном Капорисом, управителем первого министра, и разговор наш коснулся доходов графа-герцога.
— Его светлость, — говорил он, — пользуется доходами с командорств всех рыцарских орденов, что приносит ему сорок тысяч эскудо в год. За это он должен только носить крест Алькантары. Сверх того, его три звания — обер-камергера, обер-штальмейстера и канцлера Индии — приносят ему двести тысяч эскудо. Но все это — мелочь по сравнению с огромными суммами, которые он извлекает из Вест-Индии. Знаете ли вы, каким способом? Когда королевские корабли отплывают в те края из Севильи или Лиссабона, он грузит их винами, маслом и зерном, которые доставляет ему графство Оливарес; за фрахт он не платит. Притом он в Вест-Индии продает свои товары вчетверо дороже, чем в Испании, и употребляет эти деньги на закупку пряностей, красящих веществ и других предметов, которые в Новом свете добываются за бесценок, а в Европе перепродаются весьма дорого. Этой торговлей он уже нажил несколько миллионов, не причиняя ни малейшего убытка королю. Вас, конечно, не удивит, — продолжал он, — что лица, которым поручены эти операции, возвращаются нагруженные сокровищами.
Едва сын Косколины, присутствовавший при нашем разговоре, услыхал эти слова дона Рамона, как немедленно прервал его:
— Черт побери, сеньор Капорис! — воскликнул он, — я был бы счастлив, если бы мог стать одним из этих людей. К тому же я давно мечтаю увидеть Мексику.
— Ваша любознательность скоро будет удовлетворена, — отвечал ему управитель, — если только сеньор де Сантильяна не воспротивится вашему желанию. Сколь ни щепетилен я при выборе людей, которых посылаю в Вест-Индию для этой торговли (ибо я подбираю агентов), вас я без околичностей занесу в свой список, если ваш господин дозволит.
— Вы сделаете мне этим удовольствие, — сказал я дону Рамону. — Окажите же мне этот знак вашего расположения. Сипиона я очень люблю; к тому же он — малый сообразительный, который будет вести себя безупречно. Одним словом, я ручаюсь за него, как за самого себя.
— Этого вполне достаточно, — ответил Капорис, — в таком случае ему остается только немедленно выехать в Севилью. Корабли через месяц должны поднять паруса и отплыть в Индию. При отъезде я снабжу его письмом к одному человеку, и тот даст ему все наставления, необходимые, чтобы разбогатеть без малейшего ущерба для интересов его светлости, которые должны быть для него священны.
Сипион, крайне обрадованный полученной должностью, поспешил отправиться в Севилью с тысячей эскудо, которые я отсчитал ему, дабы он мог накупить в Андалузии вина и масла и был в состоянии торговать за свой счет в Америке. Как ни радовался он путешествию, от которого ожидал такой большой выгоды, все же не мог покинуть меня, не проливая слез, да и я не отнесся хладнокровно к его отъезду.
ГЛАВА XII
Не успел я расстаться с Сипионом, как министерский паж принес мне записку следующего содержания:
«Если сеньор Сантильяна даст себе труд явиться в гостиницу под вывеской «Архангела Гавриила» на Толедской улице, он застанет там одного из своих лучших друзей».
«Кто бы мог быть этим другом, не называющим своего имени? — сказал я себе. — Почему он скрывает его от меня? Ему, очевидно, хочется сделать мне приятный сюрприз».
Я немедленно вышел и направился к Толедской улице. Прибыв в назначенное место, я немало удивился, застав там дона Альфонсо де Лейва.
— Что я вижу? — воскликнул я. — Вы — здесь, сеньор?
— Да, дорогой мой Жиль Блас, — ответил он, крепко сжимая меня в объятиях, — дон Альфонсо самолично предстоит перед вами.
— А что привело вас в Мадрид? — спросил я.
— Я удивлю и огорчу вас, сообщив вам цель своего путешествия, — ответил он. — У меня отняли валенсийское губернаторство, и первый министр вызывает меня ко двору, чтобы я дал отчет в своих действиях.
Я с четверть часа пребывал в тупом молчании, а затем, вновь обретя дар речи, сказал ему:
— В чем же вас обвиняют? Вероятно, вы совершили какую-нибудь неосторожность.
— Я приписываю свою опалу, — отвечал он, — визиту, который я три недели тому назад нанес герцогу Лерме, уже с месяц прибывшему в ссылку в свой замок Дению.
— О, разумеется, — прервал я его, — вы совершенно правы, считая этот неосмотрительный визит причиной своего несчастья; не ищите никакой другой и разрешите мне сказать вам, что вы изменили своей обычной осторожности, посетив этого опального министра.
— Ошибка совершена, — сказал он, — и я примирился со своей участью: я собираюсь удалиться со всей семьей в замок Лейва, где проведу в полном покое остаток дней. Единственное, что меня огорчает, это необходимость предстать перед надменным министром, который может оказать мне весьма неласковый прием. Какое унижение для испанца! Тем не менее это неизбежно. Но прежде чем подвергнуть себя этому, я хотел поговорить с вами.
— Сеньор! — сказал я ему, — не являйтесь на глаза министру, прежде чем я не разведаю, в чем вас обвиняют; это зло не может быть непоправимым. Как бы то ни было, вы соблаговолите разрешить мне предпринять в вашу пользу все шаги, которых требуют от меня благодарность и дружба.
С этими словами я оставил его в гостинице с заверением, что не замедлю подать о себе весть. Так как со времени двух докладных записок, о коих так пространно упоминалось выше, мне больше не приходилось вмешиваться в дела государственные, то я и отправился к Карнеро, чтобы узнать, действительно ли отняли у дона Альфонсо де Лейва валенсийское губернаторство. Он отвечал мне, что это правда, но что причины ему не известны. После этого я без колебаний решился обратиться к самому министру, чтобы из его собственных уст узнать, какие у него имеются основания быть недовольным сыном дона Сесара.
Я так был расстроен этим досадным событием, что мне нетрудно было принять печальный вид, дабы министр обратил внимание на мое грустное настроение.
— Что с тобой, Сантильяна? — спросил он, как только меня увидал. — Я замечаю на твоем лице следы огорчений; я даже вижу слезы, готовые брызнуть из твоих глаз. Что это означает? Не скрывай от меня ничего. Неужели кто-нибудь тебя обидел? Говори, и ты немедленно будешь отомщен.
— Ваша светлость, — отвечал я со слезами, — я не сумел бы скрыть от вас своего горя, если бы даже хотел. Я — в отчаянии. Только что мне сказали, что дон Альфонсо де Лейва — больше не губернатор Валенсии. Никто не в силах сообщить мне известие, которое повергло бы меня в такую смертельную горесть.
— Что ты говоришь, Жиль Блас? — сказал министр с изумлением. — Какое участие можешь ты принимать в этом доне Альфонсо и его губернаторстве?