Вечер в Муристане

И порадовали. Кот дрался, огрызался, напивался. Пятерня спасал, а Американец губил скромную зверюшечью жизнь. Игрушечные кошки шевелились на плечах Колотушкина. Массовка жила человеческими страстями — состраданием, жестокостью, жаждой отталкивающего зрелища. Саксофон то заходился в истерике, то — финальной нотой, — достигал божественных высот.

Это был триумф. Лазарский, посетивший премьеру по просьбе Таи, уломал директрису не разбирать декораций и дать ещё несколько спектаклей. Слух о тонком издевательстве над антиалкогольной кампанией пронёсся по городу. Актовый зал выдержал несколько аншлагов — труппа Драматического, коллектив филармонии, студенты университета — все ломились на спектакль, а затем директриса всё же велела разобрать декорацию.

Лазарский загорелся идеей приютить спектакль у себя на малой сцене, открыть на базе Таиного драмкружка студию, взять пожинающего плоды первой славы Мишку к себе в ученики. С этими надеждами и разобрали декорацию в школе.

Мишка, последние два месяца проживший в состоянии лихорадки — творческой и любовной, принялся столь же лихорадочно ждать обещанных событий. Занятия драмкружка вернулись в прежнее русло — этюды, декламация. Мишка время от времени он теребил Таю:

— Ну, что там Лазарский?

Тая долго ничего не говорила определённого, но как–то после репетиции отозвала Мишку в сторону:

— Миш, ничего не жди. Он прочитал рассказ Виана и понял, что любая серьезная комиссия начнёт с того же. Это же не наш завуч. И придётся долго объяснять, откуда взялся дружный пионерский отряд.

— Но он же может начать студию с нуля…

— Я поговорю с ним, но ты особенно не надейся.

— Что же делать?

— Смириться, что студию не откроют. — Тая помолчала. — Он очень высокого мнения о твоем таланте, но я не смогу его уговорить. Он меня бросил, а злится, как будто это я от него сбежала.

— Тая, ты все еще его любишь? — страшась ответа, задал вопрос Мишка.

— Нет, я давно уже люблю другого.

Тут Мишке стало уже не до студии, не до «Блюза» и не до Лазарского.

— Любишь? Кого? — прохрипел он умирающим шёпотом. И по вдоху, по улыбке, по кроткой слёзке в углу её левого глаза — понял. Его!

— Тая…

Для первого поцелуя это был подходящий момент, но неподходящее место. И они поехали на трамвае в Таиланд.

На таиландской трамвайной остановке, сидели те двое. Один из них, вновь пьянее другого, неестественно завалился затылком на спинку скамьи. Более трезвый обладал даром речи.

— Ты чё, трепетык, японский городовой, мало получил? За добавкой приехал? А девку чё поменял? Эта лучше, что ли, шапками кидается?

Мишка готов был принять бой, но Тая шепнула:

— Побежали! — и дёрнула его за собой.

Таиланд располагался в двух минутах скорого, со свистящими пролётами по ледяным раскатам, бега. Скоростная горка пролегла в коридоре между двух заборов — если неверно примешь первоначальное направление — тюкнешься об стенку и сойдёшь с дистанции, как плохо пущенный в кегельбане шар. Преследователь сильно отстал — ноги не так хорошо слушались его, как язык, и на первой же ледяной дорожке он растянулся, едва раскатившись. Его приятель так и остался полулежать на уличной скамье.

Поцелуйный момент пропал. Мишке пришлось рассказать о том, откуда он знает этих двоих, о китайских курсах, о маме, которая шапками кидалась. Тая спросила:

— У тебя мама что — молодо выглядит? Он её за твою девушку принял.

— Маме тридцать шесть. Она меня в двадцать лет родила.

— Молодая. Надо же, второй раз тебя от этих дураков спасают женщина и лёд. Забавно…

Тая накрыла на стол. Таёза мурчал и тёрся о Мишкины брюки. Поцелуи откладывались.

Фотография на визу

Мишка намеревался вернуть себе утраченные позиции, провожая Таю после очередного занятия драмкружка. Но не тут–то было — в школьном коридоре его ждала мама.

— Пойдём, сынок. Дело есть. Давай, пока не закрыли.

Мама поймала частника, и они отправились в центральный Дом Быта. Они, впрочем, могли ехать куда угодно, — Мишка не замечал дороги. Из всего заоконного ландшафта он выделял только идущие в обнимку парочки. Он загадал, что если насчитает их как минимум пять, — то они с Таей всё–таки сблизятся. Парочек набралось восемь, когда они подъехали к шикарному летом, а теперь обледеневшему подъезду бытового комбината. Мама усадила его в очередь в фотографическое ателье, а сама побежала в швейное, — у неё была назначена примерка у лучшей закройщицы города, матери Борьки Левитина.

В приемной фотографа сидели нервно пудрящаяся девица, дядька в сапогах и старушка с толстой внучкой. Мишка бывал здесь и раньше, последний раз не так давно, фотографировался на паспорт. Интересно, зачем это мама его сама сюда привела? Любое её поручение он выполнил бы без напоминаний, слава богу, не маленький. И тут он заметил взгляд Таи. Она глядела с рекламного стенда, разделённого рамочками: «на паспорт», «на военный билет», «художественный портрет». Тая была — художественный портрет. Фотографу удалось застать её врасплох, без роли и грима, такой, какой мечтал увидеть её Мишка, и какой ему уже случалось её видеть. Пока он разглядывал портрет, зашли по очереди в чёрную дверь и вернулись напудренная девушка, дядька и старушка со своим сокровищем. Дядьке напечатали «три на четыре» тут же, на месте, а девушке и старушке было велено явиться через несколько дней, — они делали художественную съёмку. Мишка не входил в мастерскую, ждал маму. Тогда чёрная дверь распахнулась сама, и появился высокий старик, сложением скорее напоминавший подростка.

— Молодой человек! На что снимаемся? Паспорт? Права? Хотя, позвольте–ка, на паспорт вы уже снимались, если не ошибаюсь? Значит — художественная съёмка на память любимой девушке?

— Простите, я не знаю. Мама сейчас должна подойти.

— Клаша, за ним не занимать, — бросил фотограф приёмщице. — А когда ваша мама придёт? Нам скоро закрывать, с вашего позволения.

— Сейчас, вот–вот придёт. Скажите, а кто на этом портрете? — Мишка показал на Таю.

— Молодой человек, или вы не бываете в театре? Или вы не узнали нашу приму, мадмуазель Фрид? Феерическая женщина! Но я её поймал!

— Да, вы точно схватили её характер!

— Мальчик! Вы меня простите, но почём вам знать её характер? Это ж надо быть либо старым созерцателем вроде меня, либо очень близким ей человеком. А сопливой публике вроде вас шиш она покажет, а не характер.

Эх, сказать бы этому насмешливому старичку, что он, Мишка, и есть самый близкий Таин человек, а не сопливая публика!

Тут пришла мама, извинилась за задержку, шепнула что–то приёмщице. Фотограф сухо улыбнулся:

— Проходите, мадам. Йир фотографирцех оф а визэ? Я так понимаю, надо вместе? Эр из нох а клейнер?

Он усадил маму в кресло, а Мишку поставил рядом, долго рассматривал всю композицию в фотоаппарат, подходил, нагибал Мишку ближе к матери, отодвигал ему ногу, чтоб стоял ниже, достигал нужного наклона их с мамой голов, крутя их за подбородки.

Тем временем в мишкиной голове сплетались две мысли — он Тае близкий человек, и они с мамой фотографируются на визу.

— Мам, а куда мы поедем? — спросил он на обратном пути.

— Куда поедем?

— Ну, мы же на визу фотографировались?

— А, это… Я думаю, не съездить ли летом по путёвке в Болгарию? Или Венгрию.

— До лета времени — вагон! Почему именно сегодня, в такой спешке?

— Знаешь, сколько времени идёт оформление документов? Как раз к лету успеем.

Но скоро виза, Венгрия и Болгария выскочили из Мишкиной головы.

Древо познания

После драмкружка расходились по домам.

— Миш, ты не мог бы меня до дома проводить? — подошла к нему Тая.