Страница 36 из 67
Однако, чтобы утвердиться в этом, надлежало и Голенищевым — Кутузовым как следует разобраться в собственной родословной.
Князь Михаил Михайлович Щербатов, происходя из знатнейших и благороднейших российских дворянских родов, вел начало свое от крестителя Руси, былинного киевского князя Владимира Красного Солнышка.
Родоначальник его, по той причине, что крестил Русь, признан был церковью не просто святым, но объявлен еще и «равноапостольным», сравнявшись после смерти с апостолами — отцами церкви, учениками самого Христа.
В честь Владимира по всей Руси стояли храмы, он был одним из самых почитаемых святых. Можно ли было отыскать более благородного патрона и основателя рода?
Владимир Святославич был прямым потомком самого Рюрика — как тогда считали, основателя государства Российского, — а сам князь Щербатов был чистопородным Рюриковичем. И так как все свое родословие знал он назубок, то и историю России также знал лучше многих прочих, ибо понимал историю своего рода и своей родины совокупно и отделить одно от другого не мог.
Родители дали князю превосходное образование: он свободно изъяснялся по–французски, по–немецки, по–итальянски, знал не только философию, историю и литературу, но изучил право, финансы, экономику и даже естествознание и медицину.
С 1746 года числился он в Семеновском полку унтер–офицером, да так все им же и оставался, ибо увлекался не столь военною службой, сколь чтением и сочинительством.
Уже тогда предметом страсти Щербатова стала история, и в Петербурге среди тех, кто вместе с ним страсть его разделял, слыл молодой князь отменным знатоком сей великой и многотрудной науки и почти что историографом.
Отзвуки сей заслуженной славы донеслись и до Ла–риона Матвеевича, тем более что князь Щербатов жил на одной с ним улице — Третьей артиллерийской.
Зайти к князю на правах соседа Лариону Матвеевичу вроде бы и не составляло особого неудобства, да все ж хотя и был Щербатов младше его по званию, но по крови Голенищев — Кутузов ровней ему не был, и оттого задуманное предприятие не представлялось Лариону Матвеевичу безупречно верным.
И все ж резоны в пользу того, чтоб князь взялся за его дело, взяли верх, и капитан однажды завернул в дом Щербатова — лучший на всей их улице.
Когда Ларион Матвеевич пришел к князю, тот встретил его с холодною вежливостью человека, хорошо знающего себе цену. Хозяин дома провел гостя в кабинет, и Ларион Матвеевич поразился богатству княжеской библиотеки: в кабинете стояли тысячи книг. Во всяком случае, Голенищев — Кутузов ни разу в жизни не видал такого огромного собрания.
Щербатов внимательно выслушал Лариона Матвеевича, и было видно, что его просьба произвела на князя двоякое впечатление: во–первых, несколько шокировала князя — аристократы не исполняли частных заказов, на то были люди иных состояний, но, во–вторых, он испытал и радостное чувство гордости — его эрудиция признана была редкостною, совершенно уникальною, и, окажись в столице другой такой знаток, проситель, по–видимому, приехал бы не к нему, а к тому, другому. Однако ж гость его был здесь и, стало быть, признавал его превосходство перед прочими историками.
Чуть поколебавшись, Щербатов согласился выполнить просьбу Лариона Матвеевича, сказав ему по–французски разумеется:
— Как благородный человек, я не могу отказать в просьбе другому благородному человеку и посвящу досуг мой отысканию корней фамилии вашей. Однако ж, будучи занят в полку, не могу обещать, что это дело будет исполнено мною вскорости. Во всяком случае, как только я исполню его, то незамедлю тут же о том вас известить.
Ларион Матвеевич молча поклонился. Он тоже испытал от этого визита двойственное чувство: и рад был, что дело определено было в хорошие руки, и слегка досадовал, что князь отнесся к его просьбе не без колебания, а последнее свидетельствовало об известной сумнительности этической стороны предприятия, им затеянного.
6
Зима конца 1754 года и наступившего вслед за тем года 1755‑го наполнена была для Михаила учебою и чтением.
Батюшка отыскал ему еще одного учителя — математика Николая Гавриловича Курганова. Рекомендовал его в семью Голенищевых — Кутузовых Иван Логинович, а ему Курганов знаком был еще по Морскому корпусу.
Несмотря на то что Курганов получил самые лучшие отзывы, его появление в доме Лариона Матвеевича вызвало легкую растерянность: учитель пришел в шубе, хотя и крытой дешевым сукнецом, но все ж в такой, о которой говорили: «Это ж не шуба, а шкура». А когда шубу снял, то оказался в широкополом французском кафтане синего сукна, какой называли еще «круглым фраком», в опрятной, новой немецкой рубашке, в синих же брюках, заправленных в сапоги.
Бабушка, встретившая нового учителя в сенях, даже носом в сторону повела: что это за наставник — в шубе, в «перетянутых» сапогах, где носы да задники новые, а голенища — прежние, старые?
Да и под шубою наряд нелеп: фрак с сапогами, — экий моветон!
И все–таки после первого же урока стало ясно, что к Николаю Гавриловичу весьма пристала пословица: «Встречают по платью, провожают по уму».
На первом уроке Курганов ни о чем не рассказывал, а лишь расспрашивал Мишу о том, что известно ему из математики. Он быстро опросил Мишу по первой книге Магницкого «Арифметике политике, или гражданской» и досконально стал разбирать «Арифметику логистику».
Курганов предложил парочку задач на решение квадратных уравнений, потом прошелся по геометрии и тригонометрии и, наконец, спросил Мишу по навигации.
По мере того как шли они от одного вопроса к другому, их взаимные симпатии росли, и к концу урока Мише казалось, что он давно уже знает этого милого чудака.
Расстались они весьма довольные друг другом, и когда Курганов пришел на второй урок, бабушка встретила его, улыбаясь, и допустила этого деревенского увальня к ручке.
А когда как–то заехал Иван Логинович, то Миша с пристрастием расспросил его о Курганове, и дяде поведал, что Николай Гаврилович из самых что ни на есть простых людей — унтер–офицерский сын, значившийся в штатах Морского корпуса «ученым подмастерьем». Меж тем этот «подмастерье» сочинял новый учебник — «Универсальную арифметику», и Ивану Логиновичу доводилось от знающих людей слышать, что была его рукопись намного лучше книг Магницкого. Дядя сказал Мише, что чудаковатость Курганова в манерах и несомненная талантливость в математике вызывают у всех в корпусе двойственное к нему отношение, — уважая энциклопедичность его познаний, кадеты й офицеры зачастую выражают это в форме иронической. Правда, шутливость их никогда не бывает злою или обидною и чаще всего выражается в безобидных эпиграммах.
Примером тому и прозвище, которое математик получил от своих воспитанников:
— Вроде бы и не очень почтительная шуточка, — сказал Иван Логинович, — а все же гляди–ка, сколь универсальным изображен здесь Николай Гаврилович!
И еще одно подтверждает Курганов: талант математический не зависит от происхождения. Если весьма редко видим мы людей подлого звания среди политиков и генералов, то наука уравнивает всех. Тому множество есть доказательств: и наш природный россиянин, рыбак из–под Архангельска, Михаила Васильевич Ломоносов, и прежде служивший в нашей академии сын бедного лютеранского священника Леонард Эйлер, да и сам Курганов — лучшее подтверждение сей моей тезы.
К весне «Арифметика логистика» была пройдена, и Курганов принес Мише следующую книгу «Руководство по арифметике», автором которой и являлся тот самый Леонард Эйлер. И хотя книга была написана по–немецки, Миша к этому времени уже не столь затруднялся в чтении ее, как ежели бы случилось то за полгода перед тем. Давало себя знать учение у Гзеллов.