Страница 13 из 26
По дороге домой вижу сразу несколько целующихся парочек моего возраста. Сейчас что–то у всех отношения и любовь чуть ли не с детского сада. У меня никого нет, хотя я постоянно влюбляюсь, а иногда так хочется к кому–нибудь прижаться. Но не складывается. Оправдываюсь тем, что в пятнадцать еще рано. Но себя–то не обманешь.
Такие мысли посещают меня каждый одинокий пасмурный день, то есть почти всегда, так что то, что случилось потом, случилось никак не из–за них. Просто иногда в программе моего мозга случаются сбои, точнее, случаются–то они всегда, но обычно они безобидны для меня и окружающих. Но не теперь.
Теперь я вот–вот расплющусь об асфальт. Если честно, не знаю, как я успела столько передумать. Наверно, правда, что перед смертью жизнь проносится перед глазами. А может быть, мы просто недооцениваем скорость мысли.
Дура, дура. Ничего–то в своей жизни не успела. Не то что любовь не нашла, даже школу не окончила, даже с профессией не до конца определилась, даже ни одной книги не написала, только несколько десятков стихов и с полсотни рассказов о том, чего ни у меня, ни еще у кого никогда не было.
Внимание, момент истины. Сейчас я наконец–то узнаю, есть ли Бог и что такое «абсолютное ничто».
И вот, за миллисекунду до встречи с землей я вдруг куда–то исчезла с траектории. «Интересненько! — удивилось подсознание. — Неужто правду говорят, что падающий человек умирает не от падения, а от страха? Но нет, это что–то совсем другое».
Нет, я не исчезла безвозвратно. Бог, увидев меня, только улыбнулся сочувственно и сказал:
— Что, подвело любопытство? — Я не знала, куда деться от стыда. — Придется тебя вернуть, ты слишком важна.
— Только не в мою старую жизнь! — неожиданно вырвалось у меня. — В смысле, наоборот, в нее. О, черт, я запуталась. Ой, простите… Или прости…
Дальнейший мой монолог продолжался мысленно и состоял исключительно из мата.
— Так назад или не назад?
— Пожалуй, все же да, — говорю после долгих размышлений. — Друзей не хочу терять. Вот только там все как–то серо.
— Острых ощущений не хватает? — спросил в моей голове голос мамы (как она говорила, когда меня поймали на воровстве, а я не придумала другой отмазки). — С кем говоришь, идиЁтина?
Я думала, как бы оправдаться перед внутренним голосом (есть у меня такая привычка) или перед Богом (да, такая вот я дура), когда снова куда–то исчезла.
И вот я снова лечу. Стоп, меня же вернуть собрались, нет? Я что, должна чудесным образом выжить? Даже если и так, у меня ключей нет! Сбой программы!! Restart, restart!!!
Я лежу на кровати, свернувшись калачиком. Тихо, тепло, темно. Хорошо–то как! Судя по тому, что я проснулась, до будильника еще минут пять, поэтому можно поваляться и помечтать.
Вдруг я вспоминаю свой сон. Или это не сон был? Непонятно зачем лезу смотреть число на телефоне. Включаю телефон и перестаю что–либо понимать. На меня смотрит знакомая до боли модель, которую у меня вытащили больше года назад. Я еще сплю? Или происходит какая–то чертовщина?
Первое апреля две тысячи десятого года. Первое апреля? Десятого года?! Мне казалось, только мой новый телефон может так заносить. Нужно вылезти в Интернет.
Ноутбука на месте не оказалось. Это что, не глюки? Открываю рюкзак, достаю дневник. «Дневник ученицы 7 класса Макеевой Александры». Oppa gangnam style, вот это номер.
Звенит будильник. Beatles — Back in the USSR. Самое громкое, что у меня тогда, то есть сейчас, водилось на телефоне.
В двенадцатом году мама будет куда лучше готовить, но зато сегодня за завтраком нас трое. Точно, папа переедет через полгода, а сейчас я даже не знаю о том, что они разводиться собрались. Меня поставят в известность за пару месяцев.
«А может быть, мне удастся что–нибудь изменить, чтобы они не разводились?» — спрашивает подсознание. Не, на фиг надо. Во–первых, если люди друг друга не любят, то нечего им вместе делать. Во–вторых, с уходом папы дома станет свободнее, либеральнее и вкуснее. Да, я эгоистка, но разве не была я еще большей эгоисткой, когда устраивала истерику, умоляя родителей не разводиться? А я ведь так и поступала. Ну нет, не в этот раз. Сейчас я уже взрослее (и испорченнее).
— Саш, а что ты молчишь? — спрашивает мама. Ну ясно, я же любила за завтраком поговорить, а сейчас сижу и думаю.
— А чего говорить? — отвечаю. — Я сосредоточена на усвоении пищи и слушаю разговоры умных людей. Зачем еще что–то свое вставлять?
М-да, загнула. В седьмом классе я бы такого ни за что не сказала. Тогда я тоже любила умно выражаться, но совершенно иначе думала.
Мама удивляется, но решает не выяснять, с какой ноги я встала. Одеваюсь, иду в школу.
Сидим с Аней на русском. Задания уже сделаны, поэтому можно поговорить. Мы выбираем крайне актуальную сейчас тему, которая только вошла в моду, — конец света 21 декабря 2012 года. А ведь обидно, я ведь меньше месяца не дожила до разгадки, будет он или нет. Теперь ждать бог весть сколько. Ах, да, не время погружаться в свои мысли, надо ответить подруге:
— Я думаю, максимум, что будет, это какие–нибудь террористы устроят пару–тройку локальных апокалипсисов, подорвав все, до чего дотянутся. А если мир когда–нибудь и накроется, это будет не в двенадцатом году, а через несколько десятков лет. Либо из–за загрязнения, либо взорвут что–то, либо плодиться перестанем.
Аня начинает что–то возражать, а я погружаюсь в свои мысли. С Аней мы дружим с первого класса, и сейчас эта дружба еще ничем не омрачена, хотя мне иногда и кажется, что с другими было бы интереснее, чем с ней. Отдаляться друг от друга мы начнем через полгодика, через годик крупно поссоримся, а потом будем еще полтора года общаться, делая вид, что нам обеим это сильно надо. Грустно и неохота на это тратить время. В той жизни она ушла в другую школу после восьмого класса. После седьмого ее родители хотели перевести ее, но мы их отговорили. Потом я раскаивалась, так зачем повторять ту же ошибку сейчас?
— Извините, а можно что–нибудь посложнее порешать? — спрашиваю я у учительницы алгебры. Вдруг приходит осознание, что, если я не найду какого–нибудь чудодейственного способа все изменить, мне придется еще два с лишним года решать задачи не моего уровня. А я далеко не гуманитарий, точнее, не только гуманитарий.
— Номер такой–то.
— Да это же легко!
— Твое дело, но ты реши сначала.
— Слушайте, а дайте что–нибудь из программы класса этак десятого! — Я в седьмом классе не была такой наглой, как сейчас, поэтому все в шоке. К счастью, учительница очень добрая, поэтому, может быть, даже орать не будет.
— Ну ладно, дам из десятого, — говорит учительница. — Не поймешь — извини.
Она дает мне задачник десятого класса:
— Решай, умная ты наша.
Я открываю задачник, вижу там задачи на родные формулы приведения, решаю парочку самых сложных и возмущаюсь:
— Это тоже слишком легко! Задачника Саакяна с Гольдманом не найдется?
— Иди у десятых проси, как раз рядом с вами. Только сначала дай задачи проверю, а то неправдоподобно это как–то.
— Саш, что с тобой? — спрашивает Аня.
— Ничего, просто я немножко опережаю свою программу.
— На два года, ага. Ты никогда не говорила мне, что занимаешься дополнительно.
— А я и не занимаюсь. — Чистейшая правда, кстати. Вот только как ее объяснить теперь?
— Тогда что происходит?!
— Долго объяснять. — Так, сейчас она обвинит меня в недоверии и бог весть знает чем еще. Пока события развиваются удачно.
— Ну, иди за задачником, — произносит учительница. — А потом расскажешь, почему ты так долго скрывала свой уровень знаний.