Страница 50 из 53
— Меня удочерили. Никто не знает. Это была огромная тайна, — я качаю головой, кривя губы, как будто это все ничего не значит для меня. Сэм громко присвистывает.
— Так что, я родилась в Киеве. Моя родная мать работала в борделе — бла-бла.
— Бла. Бла, — повторяет Сэм. — Кажется, здесь кроется нечто большее, чем бла-бла.
Я бросаю на него суровый взгляд, а затем продолжаю.
— Моя родная мать не хотела отдавать меня. Она была молода. Ей тогда было шестнадцать. Когда она была маленькая, ее мать читала ей американскую книгу, которая называлась «Сказки Джоанны». Она согласилась отдать меня, только при условии, что мои родители назовут меня Джоанной. Они так сильно хотели ребенка, что согласились на это условие.
— Ну, в некотором роде это же здорово, — высказывается Сэм. — Как будто она подарила тебе частичку себя.
Я фыркаю.
— Ага, так вот... только когда мне исполнилось восемь, родители рассказали мне, что они меня удочерили. Представь себе, насколько я была шокирована. Они усадили меня на стул в столовой для официальных приемов — только крошечная маленькая я и они — в этой грандиозной комнате. Я так боялась, что что-то натворила, что все время дрожала. Как только я узнала о происхождении своего имени, я больше не хотела, чтобы меня так звали.
Сэм тянется и утешающе сжимает мое плечо.
— Боже, а я-то думал, что мои родители отстой.
Я корчу рожицу.
— Вот поэтому я и пользуюсь вторым именем. Конец.
— Кортни их родная дочь?
Я киваю.
— Что с ней случилось?
— Когда отец умер, она заболела.
Он прерывает меня.
— Заболела?
— Что-то с головой, — объясняю я. — Она всегда такая была. У нее диагностировали биполярное расстройство. Она погружалась в депрессии и от нее месяцами бывало ни слуху, ни духу. Но в тот раз она никому ничего не сказала. А мы все так зациклились на себе, что о ней и не вспоминали. Полагаю, смерть отца и все события, касавшиеся суда надо мной, довели ее до крайности.
— Так значит, она —
Я слишком резко тормозу на светофоре, когда загорается красный и Сэма бросает вперед.
— Она пыталась застрелиться. Пуля задела мозг, но им удалось вовремя спасти ее. Но мозг слишком сильно пострадал.
— Боже, — говорит он. — И сегодня ты навещала ее впервые после...
— После больницы, после того как это все произошло.
Он округляет глаза.
— Не суди меня, — рявкаю я. — Я была беременна. У меня был постельный режим.
— Ты была эгоистичной, самовлюбленной сукой.
Я смотрю на него.
— Мне было страшно.
— Чего ты боялась, Лия? Она же твоя сестра. Боже, поверить не могу, что работаю на тебя. Мне плохо.
Я смотрю на него. Он выглядит так, будто и правда испытывает отвращение.
— Я все исправлю, — обещаю я.
Следующие несколько минут мы едем в полной тишине.
— Ооо! «Джамбо джус». Хочешь сок? — я сворачиваю на парковку, и к моему удовлетворению, Сэм с громким стуком ударяется головой об окно пассажирской двери.
— Извини, — улыбаюсь я.
Он потирает голову, кажется, забыв о своем вопросе.
— Я собираюсь попросить Калеба вернуться домой, — сообщаю я, когда нахожу, где припарковаться, и смотрю ему в глаза, чтобы видеть его реакцию.
— Я не хочу фруктовый сок, — отвечает он.
— Ну же, Сэм.
Он качает головой.
— Плохая идея. Тебе будет больно.
— Почему?
Сэм вздыхает.
— Не думаю, что он готов. Калеб из тех парней, у которых есть четкий план.
— Что это означает?
Сэм почесывает затылок, будто ему неуютно.
— Что тебе известно? — прищурившись, спрашиваю я.
— Я парень. Я просто знаю.
— Ты гей! Тебе не дано понимать мужчин по-настоящему.
Он качает головой.
— Ты самая неприятная женщина, которую я когда-либо встречал, знаешь это? И я вовсе не гей.
У меня отвисает челюсть.
— Что ты имеешь в виду?
Он смущенно пожимает плечами.
— Я сказал тебе, что я гей, чтобы ты не клеилась ко мне.
Я моргаю. Он же не серьезно?
— С чего ты взял, что я захочу клеиться к тебе? Фу, Сэм! Поверить в это не могу!
Он вздыхает.
— Мы сок сегодня получим или нет?
Я выпрыгиваю из машины.
— Я ничего тебе не куплю. Оставайся здесь с ребенком.
Я так зла, что прохожу мимо «Джамбо Джус» и мне приходится возвращаться. Все мужчины — никчемные лжецы. Мне следовало догадаться, что он не гей. В его одежде слишком много полиэстера, как для гея. И я ни разу не видела, чтобы он заглядывался на Калеба, а ведь Калеб чертовски хорош.
Потягивая сок, я нахожусь уже на полпути к машине, когда вдруг меня разбирает смех.
Добравшись домой, я звоню Калебу, но мне приходится трижды набрать его, прежде, чем он отвечает.
— Сегодня вечером, когда ты приедешь забирать Эстеллу, надеюсь, ты ненадолго задержишься, чтобы мы могли поговорить.
Он долго молчит, а затем выдает:
— Да, мне тоже надо с тобой поговорить, — я чувствую, как во мне вспыхивает надежда.
— Хорошо, договорились. Попрошу Сэма сегодня немного задержаться.
Я слышу, как он вздыхает.
— Хорошо, Лия. Увидимся вечером.
И он отключается. Только несколько минут спустя я понимаю, что Калеб никогда не сбрасывает звонок, не попрощавшись.
Прошлое…
Спустя четыре месяца после того, как Лию оправдали, я подал на развод.
Оливия.
— Это была моя первая мысль.
Тёрнер.
— Это была моя вторая мысль.
Мудак.
— Это была моя третья мысль. Затем я собрал их все в месте в одно предложение: Этот мудак Тёрнер собирается жениться на Оливии.
Сколько времени у меня осталось? Она все еще любит меня? Если у меня получится отбить ее у этого чертового придурка, сможем ли мы построить что-то вместе на том хаосе, который создали? Мысли об этом не покидала меня, она злила меня. Мы оба так много лгали друг другу, так грешили, как против друг друга, так и против тех, кто вставал на нашем пути. Как-то раз я пытался объясниться с ней. Это было во время суда. Я пришел в здание суда пораньше, чтобы застать ее одну. Она была одета в мой любимый оттенок синего — аэропортно-синий. Это был ее день рождения.
— С днем рождения.
Она подняла голову. Сердце разрывалось от чувств, как и всегда, когда она смотрела на меня.
— Удивлена, что ты помнишь.
— Почему это?
— Ну, за последние пару лет ты успел забыть чертовски много.
Я ответил улыбкой на ее сарказм.
— Я никогда не забывал тебя...
Я ощутил прилив адреналина. Вот этот момент — сейчас я ей все объясню. Но тут зашел прокурор. Объяснение пришлось отложить.
Я переехал из нашего с Лией дома обратно в свою квартиру. Бродил по коридорам, пил скотч и ждал.
Чего я ждал? Что она придет ко мне? Или что я отправлюсь к ней?
Я подошел к комоду, в котором храню носки — бесславный хранитель колец для помолвки и прочих моментов — и провел рукой по дну. В ту минуту, когда пальцы коснулись его, я испытал небывалый прилив чувств. Подушечкой большого пальца я потер слегка зеленоватую поверхность «пенни для поцелуев». Целую минуту я смотрел на него, перебирая в памяти те случаи, когда я выменивал на него поцелуи. Это был пустяк, дешевый трюк, который однажды сработал, но в итоге он принес в мою жизнь нечто столько важное.
Я надел спортивные штаны и отправился на пробежку. Бег помогает мне думать. В голове крутилось море мыслей, когда я сворачивал к пляжу, по пути оббегая маленькую девочку с мамой, которые, держась за руки, шли по дорожке. Я улыбнулся. У маленькой девочки был длинные, черные волосы и поразительные голубые глаза — она здорово напоминала Оливию. Наша дочь могла бы выглядеть так же? Я остановился и нагнулся, опираясь руками о колени. Это не должна быть гипотетическая ситуация. У нас все еще может быть дочь. Я засунул руку в карман и вытащил «пенни для поцелуев», а затем рванул к машине.
Сейчас самое время. Если Тёрнер встанет на пути, я просто сброшу его с балкона.