Лед и пепел

— А-а… папа Кузя… — Не найдя ничего лучшего, пролепетал Черевичный, от растерянности назвав его негласным прозвищем, укрепившимся за ним благодаря его отеческой заботе о нашем брате пилоте.

— Да вы что? Ребятки, как вы сюда попали? Так рад вас видеть! А я здесь пятый день в командировке. Договора заключаю на ледовую разведку, торгуюсь с наукой.

— Мы тоже в Арктический… — приходя в себя, начал Черевичный, незаметно тыкая меня под ребро.

— Что, Мазурук послал? Это по каким же делам? Я что–то не в курсе.

— Мы сами. Ну, как бы по личным вопросам, — промямлил я.

— Уж не умер ли кто из родственников? — сердобольно спросил он.

Видя, каким искренним сочувствием звучат слова Федора Михайловича, как душевная боль исказила его полное доброе лицо, я не выдержал и, поймав подтверждающий взгляд Черевичного, сказал:

— Товарищ командир. Мы прибыли сюда самовольно, по делам предстоящей экспедиции за консультацией к профессору Визе. К получению дисциплинарного взыскания готовы!

Иван, в знак подтверждения, энергично кивнул головой.

— Постойте, постойте! Орлы, да это же смелая инициатива! Какое же тут нарушение! Пишите задним числом рапорты. Я направлю вас в командировку, поскольку вы числитесь за вверенным мне отрядом! Ясно? А я‑то думал, горе какое. Ну, все, до встречи в Москве!

Полковник крепко пожал нам руки и быстро удалился. Ошеломленные, еще как следует, не придя в себя, мы долго смотрели ему вслед. Его статная фигура на целую голову возвышалась над спешащей толпой.

— Вот тебе и папа Кузя! До чего же правильный мужик! — прервал наше молчание Виктор Чечин.

— Смел, добр, решителен и вдумчив! Все, что надо командиру! — ответил я Чечину.

— И человеку! Настоящему! — добавил Черевичный. Тяжелый и сложный путь в авиацию прошел Федор

Михайлович Кузичкин. Деревенским парнем, осенью 1914 года, с десятками тысяч себе подобных, он был продан всемилостивейшим самодержцем Российским на пушечное мясо в легионы французской армии. Генералу Жофру нравились мужественные, выносливые русские парни. Там, где косила смерть, на самые сложные, самые убойные направления выставлялся легион, который с богом и матом шел напролом, обильно поливая своей кровью чужую землю. Потом знойные пески и испепеляющее солнце Африки. Жажда, когда во рту распухал и становился шершавым язык. Не менее жестокое и хамское, чем в России, отношение офицерства. Ранение, госпиталь и вновь фронт. Кровь и хамство. На его груди уже поблескивали пять лучей ордена Почетного легиона, но где бы он ни был, мысли о далекой родине никогда не покидали его.

И вот сквозь все преграды и барьеры пробилась сладкая весть — в России революция! Свергнут царь. Власть перешла в руки рабочих и крестьян. Офицеры всячески скрывали эту весть, но разве можно обмануть обманутых? Домой, на Родину, в Россию! Наконец Кузичкин на Родине. Не задумываясь, он весь отдается борьбе за новую власть. Орден Красного Знамени украшает его грудь. Конец интервенции. Борьба с разрухой, учеба, снова армия, и в 1938 году инженер–полковник Кузичкин получает назначение на должность командира одного из авиационных отрядов Полярной авиации.

Нелегкая, полная нечеловеческих испытаний и мытарств жизнь не ожесточила сердце Федора Михайловича, как это порой бывало с другими. Сердце его осталось добрым к людям. Люди любили и уважали его за правдивость, за кристальную большевистскую чистоту.

Молча шагая, не решаясь открыто взглянуть в глаза друг другу, каждый из нас тяжело переживал наше вранье. Первым заговорил Иван:

— Надо же! Какого человека чуть не обманули! Чертовы гимназисты мы, а не полярные летчики! Противно смотреть после этого друг на друга!

— Что верно, то верно, — сказал Чечин. — В этом мы сами виноваты. Выдержки не хватило. Надо было честно сказать Мазуруку и даже Папанину, что дела экспедиции требуют нашей поездки в Арктический институт! И все, а мы, как школьники, пустились в бега!

— Не могли они нас пустить! Нет еще твердого решения об экспедиции!

— Да ладно, штурман… А почему папа Кузя устроил, не побоялся?

— Ну хватит, ребята! Поговорили, и забудем. Такого больше не повторится! — энергично закончил Черевичный, показывая глазами на высокую чугунную решетку художественного литья. — Это и есть Всесоюзный Арктический институт. Ну, что же, друзья, на штурм этой цитадели! Как говорил Омар Хайям:

В большой приемной с лепным потолком, где в выси игриво порхали упитанные амуры, с оценивающими, двусмысленными улыбками прицеливаясь в пышные формы златокудрой Афродиты, с ленцой выходящей из пены морской, мы невольно встали с задранными головами,

— Что вам угодно, товарищи?

В углу за тяжелым столом, из–за радужной батареи телефонов черноокая красавица с суровой застывшей улыбкой, не менее бесстрастно, чем мифическая Афродита, выжидательно изучала нас. Отвесив низкий поклон, Черевичный отчеканил:

— Доложите профессору Визе: полярные летчики, из Москвы. Командир корабля Черевичный, штурман Аккуратов и инженер Чечин!

Мы почтительно склонили головы и тут же перевели свой взгляд к потолку. Секретарша, улыбнувшись, исчезла за дубовыми дверями, бросив на ходу:

— Садитесь, пожалуйста. Сейчас доложу! Оставшись одни, мы рассмеялись, довольные успехом нашего выступления. Иван победоносно оглядел нас и выпятил грудь:

— Ну, как мой дебют?

— Для начала неплохо! Иван не успел мне ответить.

— Входите, товарищи, Владимир Юльевич вас ждет. — Мимо нас с кокетливым вызовом простучали высокие каблучки.

Мы дружно ввалились в кабинет.

— Ну, наконец–то! Для вас Ленинград, оказывается, более труднодоступен, нежели Земля Франца — Иосифа! Усаживайтесь. Был у меня полковник Кузичкин, а о вас не сказал ни слова. Пока курите, я вызову Якова Соломоновича Либина. Поговорим о плане научных работ и о возможности выполнения вашей смелой экспедиции.

Мы закуриваем и исподтишка наблюдаем за профессором, заместителем директора Арктического института по научной части, занятым сейчас неотложными делами. Высокий чистый лоб, за толстыми стеклами очков умные волевые глаза. Это он, будучи студентом, в начале века участвовал в открытии залежей антрацитовых углей на острове Шпицберген. Был участником трагически закончившейся экспедиции Георгия Седова. Ученый–исследователь, открыватель новых земель, участник почти всех советских полярных экспедиций и первых походов на ледоколах по Великому северному морскому пути. Что–то он нам скажет? Решение его всегда поддержит ученый совет института и, следовательно, Главное управление Северного морского пути. Этим летом Папанину была направлена докладная записка Арктического института о необходимости изучения необследованных областей полярного бассейна, а в августе, заслушав доклад Петра Петровича Ширшова, коллегия Главсевморпути санкционировала предложение института. Мы знали, что ученый мир нас поддерживает, имеет уже составленную научную программу и нам оставалось только выполнить ее как авиаторам.

Во время нашей встречи мы хотели получить от Визе критические замечания по нашему плану экспедиции и ознакомиться с научной программой, которую готовит нам институт для выполнения на дрейфующем льду и в полетах. Главное же, чтобы ученый совет ускорил официальные сроки прохождения экспедиции.

Вскоре пришел Либин, а с ним два молодых, крепких парня. Поздоровались.

— Знакомьтесь. Группа ученых, которые войдут в состав экспедиции: магнитолог Михаил Алексеевич Острекин и гидролог Николай Трофимович Черниговский, Якова Соломоновича вы знаете. Он будет старшим в научной группе.

Ребята нам понравились. Внешне они напоминали скорее спортсменов, нежели ученых. Открытые лица, прямые наблюдательные глаза, хорошо координированные движения. Либин вопрошающе глянул на нас. Я молча показал ему большой палец, а Иван утвердительно кивнул. Профессор, заметив это, тепло улыбнулся: