Уголек

— Королеве эта новость не понравится.

— Вассалу лучше показать свою преданность, принеся дурную весть, чем ложную.

— Но вице-король уверяет...

— Вице-король, вице-король! — сердито перебил Охеда. — Вице-король никогда не был настоящим вассалом, а всего лишь наемником, пусть и продавшимся за самую высокую цену. Если бы Лиссабон предоставил ему то, о чем он просил, то сейчас там были бы португальцы, а вовсе не мы. Его заботят лишь собственные интересы и претензии.

— Это похоже на измену, Алонсо.

— На измену? — удивился тот. — На измену кому, ваше преосвященство? Я никогда не присягал на верность Колумбу; я присягал лишь их величествам, и лишь перед ними несу ответственность за свои слова и поступки. Кстати, именно их интересы я сейчас и защищаю. Вот если бы я продолжал скрывать от них свои знания, это и было бы изменой.

— Кто еще тебя поддерживает?

— Все, кто знает эти места и у кого есть хотя бы капля мозгов. И в первую очередь, мастер Хуан де ла Коса, как вы и сами знаете, он превосходный моряк и великолепный картограф.

При одном упоминании о капитане из Сантоньи, и впрямь имеющего славу человека, лучше всех прочих знакомого с морями, епископ Фонсека успокоился, ведь как королевский советник он обязан был знать подробности о каждом участнике трудной и амбициозной морской экспедиции, в которую с излишней поспешностью бросилась нация, скованная из суровых кастильских и арагонских кабальеро, так мало знакомых с водной стихией.

— Ты из Куэнки, — прошептал он наконец, одновременно засовывая пятерню под рукав, чтобы поймать не дающую покоя блоху. — И твое мнение о морях и островах мало что значит, — с этими словами он откашлялся, как будто пересохло в горле. — Но меня интересует мнение Хуана де ла Косы. Почему он сам не явился сюда, чтобы всё объяснить?

— Потому что Колумб, угрожая огромным штрафом, и даже отрезать ему язык, заставил его подписать бумагу с заверениями, что берега Кубы — это якобы берега Сипанго. Тем не менее, когда они достигли северной оконечности Кубы и окончательно убедились, что это остров, а вовсе не азиатский континент, адмирал тут же отдал приказ повернуть назад. Как вы считаете, такое поведение логично для вице-короля, которому монархи оказали доверие?

— Возможно, у него были на то причины.

— Не может быть никаких причин, оправдывающих подобную ложь. А я вас уверяю, что более половины того, что он утверждает — именно ложь, и ничто другое.

— Алонсо!

— Монсеньор! — крошечный капитан преклонил колено и коснулся рукой большого распятия, на коленях перед которым его покровитель имел обыкновение проводить долгие часы. — Вы же крестили меня. И именно вы привили мне глубокую преданность Пресвятой Деве, дающую силы противостоять любым опасностям... Вы можете себе представить, чтобы я лгал перед ней? — с этими словами он вскочил на ноги и нетерпеливо зашагал по комнате — просторной, холодной и строго обставленной, как и все помещения во дворце епископа. — Португальцы, французы, голландцы, турки, венецианцы — все они, словно грифы-стервятники, готовы наброситься на земли Нового Света, а мы тем временем ими пренебрегаем. Мы готовы оставить единственный ключ, открывающий двери к богатствам Нового Света, в руках иностранца, который может продать его первому, кто больше заплатит. Допустим, король с королевой не желают понимать, что происходит, но вы же их главный советник. Так дайте же им совет, направьте на путь истинный!

— Где мастер Хуан де Коса?

— В Пуэрто-де-Санта-Мария.

Епископ Фонсека, научившийся разбираться в людях задолго до того, как надеть рясу, кивнул и сказал:

— Доставьте его ко мне.

Алонсо де Охеде не нужно было повторять дважды; в тот же день он взял одного из самых быстрых андалузских коней и помчался во весь опор по извилистой дороге вдоль Гвадалквивира и уже на следующий день добрался до тихого городка Пуэрто-де Санта-Мария, где жил его добрый друг капитан де Ла Коса.

Мастер Хуан де ла Коса встретил его с распростертыми объятиями: не зря же они провели на Эспаньоле столько дней вместе. Однако, узнав о причине визита, он повел себя сдержанно и даже суховато.

— Я дал слово адмиралу никогда не возвращаться к этому вопросу, — заявил он. — В конце концов, он — вице-король, и если он настаивает, что Куба — это Катай — значит, так и есть.

— Но вас ведь вынудили поклясться, разве не так?

— Тем не менее, я подписал этот документ. И как мне теперь отказаться от собственноручно подписанной клятвы?

— Я взываю к вашей чести кастильца, славного капитана и преданного вассала. Вы отдаете отчет в том, что поставлено на карту? И что мы можем потерять из-за ослиного упрямства одного единственного человека?

— Разумеется, я отдаю себе в этом отчет, — ответил Хуан де ла Коса. — Именно по этой причине я и решил держаться подальше от этих злополучных дел, — с этими словами он доверху наполнил два стакана легким белым вином, в котором никогда себе не отказывал, пребывая на берегу, и с горечью добавил: — А ведь как красиво все начиналось! Как мы мечтали служить на благо Кастилии! А закончилось грязной торговлей, где всех заботит лишь то, как бы потуже набить себе карманы, и я не желаю иметь к этому никакого отношения. Лучший корабль, каким я когда-либо правил, «Галантная Мария», навсегда остался на том берегу, и лишь смерть моего сына можно сравнить с той болью, какую я испытал, увидев, как его разбивают, чтобы построить злосчастный форт Рождества.

Он долго тянул вино из стакана, затем вытер рот рукой и вновь заговорил. Теперь в его голосе звучало еще больше безнадежной горечи:

— Я не хочу возвращаться к тому, что идет вразрез с моей совестью. Я моряк, а не придворный интриган.

— Так ведь и я никогда не был придворным интриганом, — напомнил Охеда. — Но считаю, что оставить судьбу этих земель и людей в руках тех, от кого она сейчас зависит, было бы самой настоящей изменой.

— Я уже слишком стар, чтобы воевать.

— Правда не стареет, и единственное, о чем я вас прошу, это рассказать правду.

— Но кого она интересует?

— Всех, — протянув руку, Охеда мягко коснулся плеча друга, не позволяя ему снова взяться за стакан. — Вы все равно не сможете утопить свою совесть в этом стакане: он слишком мал. Единственное, о чем я прошу, это отправиться со мной в Севилью и поговорить с епископом. Рассказать ему о том, что вы видели и чего не видели во время плавания. Этого будет достаточно.

— Вы так думаете? Вот что я скажу, как человек, все плавание простоявший на капитанском мостике рядом с адмиралом: никто не знает, что взбредет ему в голову в следующую секунду. Я был среди тех, кто оставался с ним рядом, когда он погрузился в странное оцепенение, и никто не верил, что он очнется. Он бредил на протяжении нескольких часов, и все это время я сидел рядом, и не солгу ни единым словом, если скажу, что смог понять его бред. Так что теперь я знаю его душу и все тайны, но с моей стороны было бы бесчестно использовать в своих целях то, что я услышал от человека, стоявшего на пороге смерти.

— Даже ради блага Кастилии?

— Кастилия может прожить и без этих тайн, а я не уверен, что смогу жить в мире с собственной совестью, если так поступлю.

— Так никто от вас и не требует выдавать тайны Колумба. Расскажите лишь о тех открытиях, которые вы сделали как лучший моряк среди северян.

— Только северян? — воскликнул тот, притворяясь донельзя оскорбленным. — Так вы считаете, что кто-то из андалузских пустобрехов или черномазых демонов с Майорки может со мной сравниться?

— Никто из них даже в подметки вам не годится, — последовал немедленный ответ. — Так мы едем?

Мастер Хуан де ла Коса печально кивнул в сторону женщины, развешивающей во дворе белье на веревке, протянутой меж двух высоких деревьев:

— Когда я вернулся из последнего плавания, то дал ей слово, что теперь останусь с ней навсегда, мы вместе встретим старость, и нас похоронят в одной могиле. Большую часть жизни она провела одна, пока я бороздил моря, не зная, вернусь ли когда-нибудь. Я не могу снова оставить ее одну, уплыв за океан.