Страница 20 из 68
Однажды, пируя на крестинах у своего любимца флотского лейтенанта Машукова, Пётр завёл разговор о лесных разбойниках. Причиной, скорее всего, послужило разграбление, следовавшего из Голландии в Петербург обоза с книгами и экспонатами для создававшейся Кунсткамеры.
— Видели же, собаки, что царёвы люди едут, — всё больше распалялся государь. — И, ведь не боятся. Ужо, они у меня попляшут на виселицах. Всех переловлю, бездельников.
— Наших разбойничков так просто не переловишь, — уже крепко выпивший Никита Сокольский, из рода Мусиных — Пушкиных, преданно и в то же время дерзко глядел на Петра. — Кому терять нечего, тот один сотни солдат стоит.
Пётр побледнел. Лицо его гневно перекосилось, губы задёргались.
— А тебе, сукин сын, — он в упор уставился на Сокольского, — есть, что терять?
— Зачем же, мин херц, — Меньшиков, отлично знавший бешеный нрав Петра, уже бежал к нему с кубком венгерского, — нам на крестинах лаяться? А терять нам, государь, кроме твоей любви нечего.
— Нет! — рявкнул Пётр, отталкивая своего любимца, — Пусть скажет.
— Что ж, — Никита Сокольский, пошатываясь, встал из–за стола. — Род наш не богат, но достаток имеется. Владею пятью деревеньками под Рязанью. Да два дома в Москве. Сейчас же строю…
— Нет! — не дав ему закончить, заорал Пётр. — Нет у тебя ничего больше. Всё в казну забираю. Гол ты теперь!
Не ожидавший такого поворота, Сокольский растерянно молчал. Царь вырвал из рук Меньшикова кубок вина, в два глотка выпил его и недобро усмехнулся.
— Вот тебе, Никитушка, и терять нечего стало. Что же ты теперь, в разбойнички подашься?
Сокольский стиснул зубы и молчал. По его щекам текли слёзы обиды…
Спустя полгода после описанных нами крестин близ Москвы появилась шайка атамана Сокола. Грабили они всех без разбора, но не лютовали. Ежели купцы не оказывали сопротивления, то и жизни их не лишали. Впрочем, отпор разбойники встречали крайне редко, уж больно страшен и свиреп был их атаман. Всегда, даже в лютый мороз, выходил он на дорогу голый по пояс, держа в одной руке саблю, а в другой пистолет. Поговаривали, что он из дворян и, что с самим царём за столом бражничал.
— Голый Сокол, — испуганно шептали стражники и бросали наземь оружие.
Москва, пытаясь избавиться от докучливого атамана несколько раз снаряжала экспедиции, дабы изловить лиходеев, но безуспешно. А через несколько лет шайка исчезла сама собой. Может быть, пресытившись добычей, разбойнички ушли на покой, может быть, сгинули в топях и болотах…
ГОЛОД НЕ ТЁТКА
Поговорим о болезнях. Новые штаммы появляются каждый год, и никого уже не удивляют. Приходит осень, и мы узнаём, что нас ждёт другая эпидемия, не похожая на все предыдущие. Через пару лет напасть забывается, потому что врачи сражаются с новым недугом.
Находятся новые лекарства, и упоминания о старых болезнях остаются только в медицинских учебниках. Мало, кто сейчас помнит о знаменитой «испанке» поразившей примерно четверть населения планеты менее ста лет назад. А эпидемии чумы, оспы, холеры? Не каждый историк знает о страшном «афинском море» вспыхнувшем в 430 году до нашей эры и также внезапно исчезнувшем. Канул в Лету и смертоносный «английский пот» XV века, убивавший больного за двенадцать часов.
Не обошли болезни стороной и Русь. У новгородского летописца Слуды (конец Х века) читаем, что «дабы излечиться от лютой хвори ТЁТКИ», горожане «начаша требы класти» (приносят жертвы) Перуну, а также «упирем и берегыням».
Пришедший же с севера, волхв Предслава «лечит ТЁТКУ голодом, чем многих спасает».
Оттуда, из Х века, и дошла до нас крылатая фраза «ГОЛОД НЕ ТЁТКА», где под ТЁТКОЙ подразумевается не сестра одного из родителей, а исчезнувшая ныне болезнь. Смысл же выражения — терпеть голод, дабы исцелиться.
ГОЛУБЬ МИРА
Если вы, в разговоре с Голубем, назовёте его ПТИЦЕЙ МИРА, он, по крайней мере, обидится. Ведь быть символом МИРА для него лишь одно из множества предназначений. А эта птица несёт на своих хрупких плечах (или крыльях?) груз десятков легенд, суеверий и предназначений.
Во–первых, Святой Дух сошёл с небес на Спасителя в виде Голубя. (Евангелие от Матфея. Гл. 3)
Во–вторых, Бог, прислав к Ною Голубку с оливковой ветвью в клюве, дал понять человечеству, что оно прощено.
В-третьих, иудеи, египтяне, греки и многие другие, нарекли беднягу жертвенной птицей и отправляли целые стаи в дар своим богам.
В-четвёртых, колдуны никак не могли принимать обличия Голубя, и всячески мстили несчастным за это.
В-пятых, влюблённые, не пойми с чего, решили, что Голубь с Голубкой символ любви (интересно, почему не кролики?) и размножили их образы в миллионах открыточек, медальонов и татуировок.
В-шестых, масоны почему–то объявили этих птиц символом чистоты. Такое впечатление, что из никто масонов никогда не жил в городах, где Голубь ассоциируется исключительно с падающей на голову какашкой.
В-седьмых, по–иезуитски подметив тяготение Голубей к отчему дому, люди сделали их почтальонами.
В-восьмых, знамение смерти! Есть примета, что если голубь влетит в дом, то кто–то обязательно умрёт. Если сядет на стол — кто–то заболеет.
Ещё Голубь — символ материнства, мудрости, долголетия, любви к животным, ненависти к насекомым и многого, многого другого.
Кстати, чуть было не забыл рассказать, почему всё же Голубь — Птица Мира. Итак, как только жители Олимпии решали потешить себя зрелищем соревнующихся атлетов, они рассылали по городам Греции почтовых Голубей с оливковой ветвью во рту. Зная же, что во время Олимпийских Игр объявляется всеобщий мир, многие греки, сидя в осаждённых крепостях, с надеждой вглядывались в небо — не появится ли там летучий спортивный символ…
ГОМЕРИЧЕСКИЙ СМЕХ
Гомер, поэт–сказитель, был неграмотным и потому свою знаменитую «Одиссею» ему пришлось заучивать наизусть. Впрочем, даже умей он читать–писать, из–за слепоты это всё равно бы не помогло. Держать в голове поэму было невыносимо, поэтому Гомер устраивал нечто вроде литературных чтений в домах местных аристократов, где блистал перед изумлёнными гостями. Начало обычно давалось легко, и первые десять «Песней» он выпевал на одном дыхании. Однако, после антракта, пригубив вина, поэт начинал запинаться. Забыв текст он, дабы заполнить вынужденную паузу, смущённо похохатывал.
Выглядело это приблизительно так:
— Девять суток мы плыли — и ночи и дни непрерывно.
В день десятый вдали уж поля показались Итаки…
Хе–хе… показались Итаки… хе–хе. Ах, да!
Видны нам были огни пылавших костров недалеких.
Сладкий тут сон низошел на меня, ибо очень устал я:
Шкотами паруса я непрерывно работал, веревок…
Хе–хе… верёвок, значит… хо–хо… хе–хе…
И так далее.
Впрочем, благодарные слушатели, понимающие, что присутствуют при читке эпохального произведения, услышав гомеровский смех, понимали, что поэт устал, и просили прерваться до завтра. Гомер благодарно кланялся, а гости вели его под руки к столу, где поднимались пенные кубки во славу Богов Олимпа, Греции и героев.
Славное было время. Время великих воинов и великих поэтов.
ГОРДИЕВ УЗЕЛ
Принимая у себя Александра Македонского, фригийцы расстарались на славу. Сервировали пиршественные столы серебряной и золотой посудой, открыли бочки с дорогим вином, наняли лучших музыкантов и танцовщиц. Местные поэты тут же слагали оды в честь великого завоевателя, именитые горожане наперебой зазывали в гости и сватали своих дочерей, прославленные воины просились на службу. Александр, возлежа с кубком в руке на шёлковых подушках, благосклонно улыбался, рассеянно слушая стоящего близ него певца.
— И тогда Великий Гордий,
Из кизила сплёл верёвку