Неволя

Тут он закрыл глаза и прочел едва слышно: "Господи, в твоих руках власть: ты даешь и отнимаешь её по своему желанию. Ты возвышаешь и унижаешь кого захочешь. В твоих руках благо, ибо ты всемогущ".

"Пусть будет так", - подумал Бабиджа, поудобней устраиваясь на постели и вытягивая руки вдоль тела. Он закрыл глаза, но долго ещё не мог заснуть, борясь со своими сомнениями.

Утром, когда Бабиджа поднялся на ноги, он, на удивление, был бодр и подвижен: долгое раздумье не утомило его, а, наоборот, как бы напитало свежестью и силой. В этом он тоже нашел божественное предзнаменование и окончательно убедился в правоте своих ночных суждений.

Позвав Ахмеда, он распорядился оставить Озноби дома, а сам, совершив омовение, с торжественным строгим лицом отправился в угловую комнату, освещенную косо падающим солнечным лучом, где его ждал потертый молитвенный коврик, сотканный покойной матерью.

Днем Михаил подметал двор, собирал граблями опавшие листья в кучу и поджигал их у ограды. Прямо в небо тянулся сизый прогорклый дымок. Стоял ясный осенний день. Тихо, ни ветерка.

Михаил, опираясь на грабли, наблюдал, как веселый огонек пожирает сухие листья; солнечное тепло и жар костра согрели и расслабили его, и он грезил с открытыми глазами, представляя запотевшую крынку с молоком на скобленном до белизны столе, большую краюху только что испеченного ржаного хлеба...

Неожиданный окрик заставил его обернуться. Он увидел Ахмеда, схватился за метлу и принялся мести. Тот продолжал махать рукой и кричать:

- Эй, Озноби! Давай сюда! К господину!

Бабиджа находился в саду. Он сидел на низком настиле, одной стороной своей примыкавшем к стене дома, на ковре и подушках, одетый в шелковый китайский халат с желтыми драконами и голубую чалму. Он грелся на ласковом осеннем солнышке, пребывая в покое и лени, как сытый кот, и нехотя доедал дыню.

Не дожидаясь разрешения, Михаил сел на землю подле настила.

Долго длилось молчание.

Бабиджа съел дольку, вторую, третью. Серповидные корки сложил в глиняную миску, провел ладонью по жидкой бородке сверху вниз, пошептал что-то про себя и только после этого внимательно посмотрел на своего раба. Он сказал:

- Вы, урусы, - грешники! Господь покарал вас за неверие нашим оружием. Все предопределено Аллахом. Да будет он прославлен вовеки!

И поднял руки ладонями вверх.

Михаил подождал, пока бек сложит руки на коленях, и тогда сказал:

- Если враг приходит убивать и грабить, то это не Божье наказание, а воля врага. Ибо Господь творит только добро!

- Гляди-ка! - воскликнул Бабиджа и поудобней уселся на подушках. - Что же это выходит, - он немного нахмурился, - я тоже грабитель? А ты знаешь, что я спас тебя от петли?

- Я благодарен господину за это, - Михаил прижал ладонь к груди и, сидя, низко поклонился.

- Русь - улус хана. Да продлятся его годы! Хан карает своих подданных как ему вздумается. Мы все его слуги.

- Если это так, зачем же хан разоряет свой улус?

- Как ты смеешь, раб, судить о делах господина своего! Да тебе язык за это следует вырвать! - наклонившись немного вперед, сказал Бабиджа с раздражением. - У хана нет более непокорного улуса, чем Русь. Наказывать неверных за непокорство есть благодеяние! Не совершайте злых дел! Сколько баскаков сложило на Руси свои головы? Даже Чол-хана и того не пожалели!

- Баскаков погубила жадность. Своими поборами они озлили мужика, заставили его взяться за топор.

- Вот за это вас и карает Аллах! - тонкий палец с длинным ногтем указал на Михаила.

- Если волк нападает на овчарню, разве грех отбивать у него своих овец?

Бабиджа недовольно засопел.

- То волк! Каждый хозяин волен поступать с ним как хочет.

- Баскаки хуже волков. Поэтому хан и дозволил собирать дань самим князьям.

- Князья обманывают хана, - проговорил Бабиджа сердито, - присваивают себе часть его дани и богатеют. Возьми хотя бы московского. Уж, поди, как богат стал. Вместо воинов выкуп дал! Нет, избаловал вас хан! Ох как избаловал!

- Ежели бы князи... - начал Михаил, смотря на бека, но не договорил, смолк, не желая высказывать свою мысль.

Бабиджа насторожился.

- Что, что ты хотел сказать о князьях?

- Да ничего, - уклончиво ответил Михаил, потом, помолчав немного, все же добавил с горечью: - Князи грызутся из-за земель и податей.

- Вот и хорошо, что грызутся. Смирнее будут. На то они и князи, чтобы свою корысть ставить выше других. О рабах им, что ли, заботиться прикажешь?

- В том-то и беда!

Бабиджа укоризненно покачал головой, ибо прекрасно понял, что под "бедой" подразумевал этот хитроумный раб Озноби.

- Ты дерзок, коль судишь о делах князей своих. Но ты ещё более дерзок, коль считаешь их причиной зла и причиной своего несчастья. За это тебя убить мало!

Сказав это, Бабиджа-бек глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он зашептал молитву, пытаясь успокоиться, потому что давно положил себе за правило сдерживать свои чувства. Когда же это ему удалось, сказал тихим голосом:

- Но я милостив. Как я милостив и терпелив к тебе! Я сохраню твою жизнь, коль однажды даровал её тебе. Ты хотел меня видеть, раб... Что тебе надобно?

- Господин, я хотел попросить у тебя книгу.

Бабиджа широко открыл глаза и недоуменно уставился на Озноби. То был сильно исхудавший от постоянного недоедания, измученный непосильной работой человек. В его бороде и усах появилось много седых волос - свидетельство глубоких душевных страданий. Одет в грязное рубище, рваные порты, ступни ног его обмотаны какими-то тряпками - и он ещё просит книгу. Ну что он за человек, этот Озноби?

Бек покачал головой и заметил:

- Я думал, что ты попросишь что-нибудь иное. А ты... Да-а... - Он вздохнул и продолжил: - Не подобает рабу держать и читать книгу. Раб должен работать. Всегда работать, даже ночью. А я вам ещё даю поблажку - ночью вы у меня спите. А что до твоей книги, то я велю её сжечь. На что она? Есть только одна-единственная книга, достойная почитаться божественной. Это книга нашего пророка. Коран! Да будет она почитаема в веках!

Бабиджа снова потер коленку и сказал:

- Мухаммед говорил, что ваша вера - заблуждение. Иса - не Бог, а пророк, как и он, Мухаммед. И это так. Аллах один, единственный и неповторимый. Нет ему равных. Верить надобно в него.

Михаил смиренно заметил:

- Я верую в Христа и Святую Троицу. Я родился с этой верой и умру с ней.

- Ты упрямый, как и все урусы. Что с тебя взять? Но коль ты так предан Исе, что же он тебя не спасет от неволи?

- Это испытание, - ответил Озноби кротко. - Спаситель испытывает мою веру в него.

- Я не Иса, а могу приказать либо убить тебя, либо освободить. И ежели я это сделаю, разве это сделает твой Иса?

- Иисус, - подтвердил Михаил. - Твоими руками.

- Как он может сделать это моими руками, когда я не верую в него? Я верую в Аллаха, единственного и могущественного. Ибо сказано: нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммед - пророк его...

Ночью Бабиджа пробудился от неприятного ощущения в желудке и горечи во рту, он прижал руку ниже ребер, и вдруг резкая боль перехлестнула низ живота. Короткий стон сорвался с его губ. "Неужели от дыни? - подумал он в страхе. - А если..." - и его спина и грудь покрылись клейким холодным потом.

- Нет, нет! - произнес бек вслух и закричал: - Ахмед! Ахмед!

Встревоженный слуга явился перед Бабиджей в распахнутом халате, без чалмы, бритоголовый.

- Отнеси ту книгу Озноби, - распорядился бек слабым, болезненным голосом.

Ахмед удивился:

- Какую книгу?

Непонятливость слуги рассердила Бабиджу.

- Что в углу лежит! Урусская книга! Которую Амир принес.

- Сейчас отнести?

- Сейчас! Сейчас! - пронзительно закричал Бабиджа, совершенно теряя над собой власть. А когда слуга исчез, подумал: "Будь она неладна! О Аллах! Спаси и защити!"

Глава тринадцатая