Хаос и музыка

- Слава Богу, - произнесла женщина низким грудным голосом, убирая от лица Аллы пузырек с нашатырным спиртом. - Мы так испугались - Миша открыл дверь, а Вы на полу лежите. Он за врачом в соседний подъезд побежал - скорую ведь нынче не дозовешься, а я вот перетянула Вас на кровать, чтобы врачу удобней было подойти, да уж минут пять, как с нашатырем кручусь.

Алла смотрела на женщину, на простирающееся за ее спиной пространство комнаты и видела, как тонкие лучи света возвращаются от паркета к окну, становятся все бледнее и гаснут один за другим. Вместе с лучами в комнате гасли дрожащие звуки виолончели, незадолго до Аллиного пробуждения заполнявшие всю квартиру.

- Кто Вы? - спросила Алла незнакомку, когда виолончель окончательно умолкла.

Женщина собралась ответить, но Алла ее опередила:

- А, я уже знаю. Вы Мишина мать, Светлана.

- Да. Я пришла Вас поблагодарить и за себя и за сына. Он, бывая у Вас, как-то стал добрее... Вот эти розы - Вам, - Светлана показала рукой на букет.

- Спасибо. Они очень красивые, - ответила Алла, слегка повернув голову в сторону письменного стола.

- Об адвокате не беспокойтесь, - угадывая Аллины мысли, успокоила больную Светлана, - Он сам придет к Вам сегодня вечером, в шесть часов.

- ???

- Не подумайте ничего. Его фамилия - Багудин. Вы, наверное, слышали о нем? Это самый известный адвокат в нашем городе...

- Нет. Я никогда не обращалась к адвокатам...

- Вы уж извините, но Миша мне рассказал, что Ваш муж - это тот Карякин, которого подозревают в убийстве Лужкина. Вы первые дни болезни иногда в бреду произносили имя Вашего мужа - вот мальчик и услышал. Я давно должна была рассказать Вам и о себе, и обо всем, что случилось...

- Ради Бога, Светлана, Вы ничего мне не должны...

- Нет, нет - должна. Но я только вчера почувствовала в себе достаточно сил, чтобы первый раз после того памятного дня выйти на улицу. Простите меня...

Светлана не успела сказать, за что ее надо прощать - в квартиру уже входили Мишка и участковый врач.

Потом Алла спала под действием введенных врачом через укол лекарств. Светлана за это время успела замочить и постирать два комплекта постельного белья, протереть пыль и навести порядок в квартире больной.

Потом пришел адвокат. После беседы с Аллой он обещал принять меры, чтобы Сергея освободили до суда. Договорились, что утром 23 сентября, как только Елизаров вернется в Лещанск, Багудин непременно обсудит с ним все нюансы дела. Разумеется, Алла может пойти вместе с адвокатом, если ей позволит здоровье, но он бы предпочел первую встречу со следователем провести с глазу на глаз.

После ухода адвоката Алла опять чувствовала себя утомленной.

Светлана, решив, что сейчас главное для больной - покой, отложила свои намерения рассказать ей о чем-то чрезвычайно важном на более поздний срок все равно до возвращения следователя ее рассказ ни на судьбу Аллы, ни на судьбу ее мужа никак не может повлиять.

На следующий день она обрадовала Аллу тем, что договорилась через знакомого надзирателя передать для Сергея в тюрьму некоторые личные вещи, продукты питания и даже - виолончель! За небольшие деньги знакомый Светланы готов был передать что угодно за исключением записок - посредничество в организации общения подследственного с внешним миром, без ведома следователя, могло закончиться для надзирателя потерей работы.

Так и случилось, что полностью, со всеми подробностями, историю о Светлане и той трагедии, которая толкнула молодую женщину к попытке совершить самоубийство, Алла узнала лишь за день до запланированной ими встречи с Елизаровым.

Вернуться к содержанию

Глава седьмая

Способность ощущать чужую боль, чужую беду заложена в женщине с доисторических времен, с того момента, как Бог Адаму ребро выломал, дабы создать страдающему от скуки мужику спутницу жизни. Даже я покрываюсь холодным потом, представив, какую боль пришлось бедняге при этом испытать. А насколько более осязаемо ощущала эту боль Ева, та женщина, которая из боли и возникла? Конечно, за миллионы лет эволюции способность ощущать чужую боль могла и атрофироваться за ненадобностью, хотя бы у некоторых женщин. Но я лично, Бог миловал, с такими особами не встречался.

Светлана принадлежала к тому, ныне уже редкому, типу женщин, которые не только способны ощущать боль ближнего, но проникаются ею настолько, что забывают о собственных болях.

Семнадцать лет назад она получила из далекого эстонского поселка Румму письмо от юного зэка. Неведомый юноша просил ее прислать ему по почте фотографию и далее на двух страничках из ученической тетради обосновывал причины, побудившие его обратиться к Светлане со столь странной просьбой. Оказывается, как-то раз он увидел Светлану на танцах в клубе Полиграфзавода. Юноша влюбился в нее с первого взгляда, но, будучи по натуре человеком чрезвычайно робким, не осмелился пригласить даму сердца на танец и рассказать ей о своих высоких чувствах. Танцевальный вечер подходил к концу. Какой-то тип в сером пиджаке пошел провожать Светлану домой, а влюбленный юноша, пораженный в самое сердце стрелой ревности, с горя и от досады побил в клубе стекла на окнах. Теперь, за свою безответную любовь, ему приходится страдать в тюрьме. Страдать не столько физически, сколько сердечно, ибо рана сердца кровоточит все сильнее и сильнее от невозможности хотя бы изредка лицезреть свою Дульцинею.

Живо представив себе робкого Дон Кихота, страдающего в тюрьме от неразделенной любви, Светлана почувствовала себя безмерно виноватой перед ним и во время зимних студенческих каникул сама поехала в далекую Эстонию. Так Судьба свела ее с будущим мужем, Владимиром Сковородкиным.

Битье стекол на "Полиграфе" было только прелюдией к бесчисленной череде подобных "подвигов" Владимира. Светлана не понимала до конца - почему ласковый и, казалось, любящий ее муж временами превращался в безмозглого громилу. Разумеется, он всегда называл какую-нибудь внешнюю причину Светлана не туда посмотрела, не то сказала, не так сделала, но они сами потом вместе смеялись над ничтожностью этих причин. Гораздо сложнее обстояло дело с причинами внутренними. Владимир плохо мог объяснить их суть, но, если коротко, то она сводилась к тому, что в доли секунды предшествующие вспышке гнева, он чувствует, как некто посторонний завладевает его телом, и тогда все события, происходящее вслед за этим актом внутреннего насилия, уже не поддаются контролю его собственного "Я". Светлана верила мужу, жалела его, и поскольку началу внутренних изменений психики всегда предшествовали хоть и незначительные, но внешние причины, источником которых являлась она сама, то и главным виновником всех бед мужа она считала себя. Сыпавшиеся на Владимира наказания в виде арестов, штрафов, различной длительности сроков заключения казались ей верхом несправедливости - ведь ее муж был жертвой, а не преступником! Уж если Вам непременно надо кого-то наказать за пьяный дебош или драку, то наказывайте ее, а не этого человека с нежной, легкоранимой психикой.

Владимиру в глубине души, хоть он и не смел себе в этом признаться, нравилось, что Светлана из-за него страдает. Быть может, таким странным образом он более сильно ощущал проявления ее любви? Любовь - главное, что ищет человек на Земле, и коль она сильнее проявляется через страдания, значит, человек будет всегда к ним стремиться? Значит, череде "подвигов", страданий, наказаний не будет конца? Наверное, так оно и продолжалось бы до тех пор, пока беспрерывные стрессы не свели Светлану в могилу. Но однажды друзья познакомили Владимира с Вячеславом Блиновым, "психиатром-любителем", который предложил Сковородкину, в порядке эксперимента, всякий раз, когда появляется реальная опасность новой вспышки гнева, принимать какие-то чудо-таблетки, изготовляемые самим "психиатром". Владимир попробовал таблетки действительно успокаивали. Более того, спустя десять минут после их приема в голове возникало чувство необычайной эйфории, хотелось любить всех людей на Земле, прощать обидчиков... Это чувство постепенно становилось настолько огромным, что окружающая действительность, в том числе и ощущение собственного тела, исчезала полностью. Теперь с тем "Некто", который раньше насильно овладевал Владимиром, никаких проблем не возникало. Пусть "Он" делает все, что хочет - это до того несущественно по сравнению с тем Океаном наслаждения, который взамен получал свободный от самого себя Сковородкин. "Некто" был благодарен за проявляемую к нему лояльность, не вытворял отныне никаких глупостей: не было битых стекол, не было приводов в милицию. А что "Он" вытворял, Владимир не знал, так как кроме чувства эйфории в памяти ничего не оставалось.