Страница 28 из 83
Военное совещание Тимашевского отдела решило бороться с повстанцами своими испытанными и самыми бесчеловечными способами — применять репрессивные меры к семьям тех, кто находился в камышах, и ко всем зажиточным гражданам, то есть захватывать заложников.
Было арестовано двести человек, которым было предложено либо выдать местонахождение сотни, в противном случае — расстрел. Для борьбы с повстанцами в Приморско-Ахтарск командирована учебная школа 22-й дивизии под командованием Чернышева. Начались повальные аресты всех подозреваемых. Удалось установить местонахождение Колота и Марухно. На их поимку брошены большие силы, и после двух часов погони Андрей Марухно был ранен и пленен. Следствие по делу контрреволюционной организации в Приморско-Ахтарской вел заместитель начальника политбюро Тимашевского отдела Трофим Вдовиченко. Мы еще не раз встретим это имя в повествовании…
В ночь с 24 на 25 декабря на место расположения четвертой сотни Чернышев высылает отряд под командованием жителя Приморско-Ахтарской Ивана Шевченко. Повстанцы не ожидали нападения, были схвачены спящими в куренях, за исключением Колота и Мисюры, которым удалось бежать.
После разгрома приморско-ахтарского подполья отряд красных войск, разбившись на три группы, повел наступление уже на отряд Рябоконя, намереваясь окончательно подавить сопротивление повстанцев. 15 января третья сотня отряда Рябоконя была разбита, а ее командир Озерский убит. А 1 января, на именины Василия Федоровича, красные атаковали его штаб. Дорогу им указала жительница станицы Гривенской учительница Поддубная, бывшая сподвижница Рябоконя. Все было рассчитано верно — на биваке в это время шел пир. Повстанцы праздновали именины своего атамана и отмечали наступление нового года. Подойдя почти вплотную к куреням, красные открыли огонь. Сразу же было убито около двадцати повстанцев. Те, кто уцелел, спохватившись, открыли ответный огонь. Среди наступавших, не ожидавших такого сопротивления, началась паника. Поддубная, хорошо знавшая местность, вместе с командирами тут же куда-то скрылась, но многие красноармейцы нашли свою смерть в не замерзшем гирле, куда их загнали рябоконевцы. Но и повстанцы были рассеяны по камышам, а многие убиты.
После этого разгрома 10 января Рябоконь поручил Титу За-губывбатько собрать уцелевших повстанцев. На хуторе Котры Рябоконь объявил сподвижникам, поскольку красные войска будут беспрерывно наступать, пользуясь благоприятными условиями — морозами, сковавшими лиманы, необходимо всем разойтись, кто куда может. Корнет Маслов, Малое и Саенко ушли на хутор Свободный. Командир второй сотни хорунжий Кислица, видя неизбежную гибель и будучи оторванным от штаба Рябоконя, сдался красным. Сам Рябоконь взял с собой Омельяна Дудника, Ковалева по прозвищу Астраханец, жену Фаину с грудным сыном Гришей и отправился на хутор Кирпи-ли, где и скрылся. Перед расставанием условились сойтись на хуторе Солодовникова, назначив день встречи.
Тит Ефимович Загубывбатько, поскрывавшись где-то еще месяц, ходили слухи, что жил он в дупле огромной вербы, — прибыл в станицу Гривенскую и добровольно сдался 2 февраля командиру красного отряда Чернышеву.
Примечательно, что именно в тот же день он, уже как проводник, повел отряд красных на бивак к штабу Рябоконя. В результате были задержаны Колот, астраханец Садчиков и Александра Дзюба, охранявшие хозяйство отряда. Все имущество было изъято — тридцать два кавалерийских седла, восемнадцать хомутов, пишущая машинка, документация отряда, десять тысяч патронов и двенадцать винтовок.
Таким образом, повстанческий отряд был разгромлен, казалось, окончательно уничтожен. Василий Федорович Рябоконь в дальнейшем не будет уже и пытаться его восстанавливать. Он понимал, что наступали иные времена, в которых были нужны и иные формы сопротивления. Открытая вооруженная борьба становилась невозможной.
5 февраля Тита Загубывбатько доставили в Екатеринодар и заключили в тюрьму, в домзак. Там он просидел целый год, после чего был освобожден в связи с помилованием и добровольной сдачей. Но это уже иная страница причудливой судьбы Тита Ефимовича Загубывбатько.
Повстанческий отряд Рябоконя был ликвидирован полностью. Органы ОГПУ бросили преследование Рябоконя, полагая, что в этом нет никакой необходимости. В сводке Ти-машевского отдела по учету повстанческих отрядов на территории СКВО за январь-февраль 1922 года доносилось: «Действовавший в Тимашевском отделе партизанский отряд особого назначения хорунжего Рябоконя почти полностью уничтожен. Комсостав отряда частью перебит, частью пленен. Остатки отряда до двенадцати человек во главе с хорунжим Рябоконем скрываются поодиночке в плавнях Кирпильско-го лимана. Партизанский отряд особого назначения снят с учета».
Я описываю столь последовательно и терпеливо эти события потому, что, изложенные в хронологическом порядке, они дают объективное представление о смысле и значении тогда происходившего. Кроме того, именно это так тщательно скрывалось более семидесяти лет. Именно эти события, от которых остались только бесстрастные архивные документы. Сухие, как оставшаяся на берегу после отлива рыба, иссушенная солнцем, рассыпающаяся при легком прикосновении.
Разгром отряда, конечно, ошеломил Рябоконя и поверг его в мрачное состояние. Злой и раздражительный, подавленный случившимся, он думал не только о беспечности, о допущенных оплошностях по охране отряда, но и о том, как изменить стихийно сложившееся положение… Одной волей, убеждениями это сделать невозможно. Людей вразумляют обычно те или иные события, как правило трагические, в результате которых и складывается новое положение.
К Василию Федоровичу Рябоконю приезжали посланцы от генерала Михаила Алексеевича Пржевальского, три человека, в том числе Савицкий, член краевой Рады, от имени генерала предлагавшие совместно выступить против новой власти. Но он им тогда ответил, чем озадачил нежданных делегатов, что против власти восставать не намерен и предложил им уйти. Он ведь боролся не столько за свержение власти, явно безнадежное дело, сколько за право жить на этом свете, жить так, как он считал нужным.
В отличие от неистовых до умопомрачения повстанцев борьба не была для него самоцелью, но лишь средством для отстаивания такого естественного, святого права на жизнь…Савицкий тогда сказал ему, что генерал Пржевальский приказывает поднять восстание. На что Рябоконь отказался подчиниться генералу и, усадив ходаков на байду, отправил на берег с Кирпильского лимана.
Что-то было в этих чванливых генералах для него отталкивающее. Кичатся своим военным образованием, а сами понять не в состоянии, что время фронтов и армий ушло безвозвратно…
Приезжали к нему посланцы и от полковника Жукова, тоже предлагали объединиться для совместной борьбы. Им он тоже отказал. Опасался он этих кадровых высокопоставленных спецов — даже в таком положении, когда уже ничего не осталось — ни средств, ни войск, — обязательно передерутся за посты и должности…
Особенно раздражал его генерал Фостиков. Собравший в свое время приличные силы, поддержанный финансово и кадрами офицеров генералом Врангелем, он в самый ответственный период улагаевского десанта направил удар не в район действий улагаевских войск, не на Екатеринодар, а почему-то в сторону Армавира. Тут и вовсе усматривался какой-то недобрый умысел. Нет, с такими людьми иметь общие серьезные дела было нельзя. А обычная демагогия о спасении единой и неделимой России и тем более самостийной Кубани его уже давно не трогала.
И хотя он теперь скрывался в Кирпильском лимане и хуторах вокруг него, никак не выдавая себя, не предпринимая никаких действий, все в округе знали, что Рябоконь находится где-то рядом, никуда не ушел и когда будет надо, даст о себе знать. Его, к тому времени уже громкое имя как бы не давало ему самому права скрыться совсем, куда-то уехать, оставить Кубань, исчезнуть бесследно. Да и не мог он нигде более жить, кроме этого родного, такого к нему неласкового и сурового родного края.