Мотя

Сраженные пулями, люди полетели в его черную зияющую пасть.

* * *

Мотя очнулся от обморока ночью. Вообразив почему-то, что приносит сына в жертву, в последнем порыве отец поднял его над головой - и немецкие пули просвистели ниже, даже не задев ребенка. Он был оглушен падением с пятнадцатиметровой высоты, но не разбился, поскольку на дне яра в несколько слоев лежали мертвые или умирающие люди. Где-то неподалеку то ли немцы, то ли полицаи ходили по трупам, освещая путь фонариком, высматривали недобитых и стреляли в них. Возможно, то место, где лежал Мотя, они уже прошли, а может, наоборот - дойти просто поленились, только уцелевшего мальчика никто не заметил. Но только где-то через час, когда уже ни зги не было видно, хождение прекратилось.

Мотя попытался на ощупь отыскать в куче теплых еще тел папу Веню, но не смог. Ужасно боясь выдать себя хоть чем-нибудь, закусив губу, чтоб ненароком не вскрикнуть, мальчик пополз сначала вдоль стены оврага, уходящей отвесно к небу. А затем, когда ужасный ковер из неостывших еще, слегка притрушенных песком трупов окончился, Мотя попытался взобраться по стене наверх. И тут, в неясном свете прятавшегося в тучах месяца, совершенно неожиданно для себя увидел еще одного товарища по несчастью.

То есть, это была невысокого роста женщина, тоже кое-как одетая (из чего можно было заключить, что как и Мотю с отцом, ее расстреливали наспех в одной из последних партий) и тоже перепачканная кровью. Познакомились. Оказалось, что женщину зовут Диной, что у нее повреждена правая рука. В отличие от Моти, у тети Дины в городе осталась семья: муж-русский и двое детей, поэтому она предложила выбираться из яра вместе, а потом... короче, потом поможет муж или его родственники. Спрячут и не выдадут.

Мотя вздохнул с облегчением. Почувствовав себя на этом свете в полном одиночестве, он страшно боялся всего: этого жуткого места, трупов на дне оврага, полицаев, немцев, овчарок, темноты... И, конечно же, одиночества. А тут вдруг - взрослая тетенька рядом. Не знавший, что такое материнское тепло, рядом с тетей Диной Мотя чувствовал себя легко, уверенно и главное спокойно. Правда, выбраться этой же ночью из яра не удалось. Пришлось на рассвете спрятаться в кусты, еще и присыпав друг дружку для маскировки песком. И день напролет слушать стрекотание пулемета на краю обрыва, предсмертные крики и стоны.

Во второй половине дня Мотя с ужасом заметил, что тетя Дина начинает время от времени впадать в забытье. Ему стало страшно. Тем более, что вместе с одиночеством навалились воспоминания о последних минутах перед расстрелом и о странном поведении помешавшегося отца. Мотя совершенно не понимал, в чем тут дело и почему папа Веня, обычно такой идейный и рациональный, столь неожиданно обезумел. Правда, именно благодаря этому безумию Мотя и выжил, но все же...

А ведь, с другой стороны, отец говорил именно об этом: "Абрахам хотел принести Ицхака в жертву, но тот все равно уцелел, вот какой смысл..." А потом поднял Мотю над головой и взмолился Богу: "Прими в жертву единственного любимого сына моего..."

Отец никогда так не делал, более того - всегда ругался по поводу слепого религиозного фанатизма с дедушкой Ициком.

А Ицик - это, оказывается, Ицхак.

И Мотю должны были назвать в его честь...

"Прими сына моего Ицхака.."

Мальчик не понимал всего этого. Не понимал, о каком смысле говорил папа Веня. Но это были его последние в жизни слова. Последний, совершенно безумный, неестественный поступок. И вот Мотя жив. Благодаря безумству отца. Так что какой-то смысл должен быть во всем этом.

Непременно должен быть...

Но только как докопаться до смысла ему - маленькому мальчику?!

А между тем, тетя Дина все чаще забывалась. И даже начинала слегка постанывать, чем вполне могла привлечь чье-нибудь внимание...

Но, к счастью, все обошлось: с наступлением темноты Мотя, уже потерявший надежду на лучше, растормошил сомлевшую тетю Дину, вывел ее из забытья, и они поползли дальше. Теперь беглецы до некоторой степени поменялись ролями: сейчас тетя Дина больше нуждалась в поддержке Моти, чем он в ее защите.

Да, Мотя по-прежнему оставался ребенком, маленьким мальчиком, который до войны закончил всего лишь первый класс. И все же день, проведенный наедине с ужасными воспоминаниями и пугающими мыслями, не прошел для него бесследно. Мотя чувствовал, что раз уж папа Веня поступил перед смертью так, как не поступил бы никогда в жизни, то это что-то означает.

Это все не зря - вот как! И смысл во всем, что произошло с ними, действительно есть. Маленькому мальчику не понять, в чем именно здесь смысл. Ни за что не понять.

Но это и не нужно. Главное - он не погиб да еще и тетю Дину встретил. Так что теперь - не отступаться ни в коем случае!

Спастись!

Жить!..

Теперь уже Мотя полз впереди, разведывал дорогу, и если все было в порядке, подавал условный знак (тряс кустами) - тогда тетя Дина ползла к нему. А он чувствовал себя настоящим взрослым мужчиной, который должен беречь и охранять женщину, вести ее за собой - по крайней мере, так учил папа Веня.

И когда выскочив за очередной бугорок, Мотя увидел сидящих вокруг костерка немцев, то даже не подумал спасаться. Он просто закричал изо всех сил:

- Тетя, не ходите сюда: здесь немцы!..

Что-то обожгло живот, разорвалось там ужасной болью, и Мотя упал навзничь, безумно счастливый тем, что поступил совершенно правильно, даже не успев подумать как следует. В этом смысл: покойная бабуле Дора говорила, что живет для него; папа Веня тоже жил для него - потому и поднял над пулями. (И никакой он не сумасшедший - ни капельки!) А вот теперь Мотя поймал и принял пули, предназначенные сразу для него и для тети Дины, на себя одного.

И это правильно...

* * *

Кто сказал, что жертва Абрахама, о которой напоминают евреям каждый Рош га-Шана, была лишена всякого смысла?!

Без этого примера папа Веня ни за что не догадался бы "принести в жертву" на кромке обрыва Бабьего Яра своего любимого единственного сына Мотю, которого на самом деле должны были назвать в честь дедушки - Ициком.

Без примера отца Мотя не принес бы в жертву себя, в одиночку поймав предназначенные двоим немецкие пули.