Страница 12 из 15
Дядя Мэй, официальный глава клана Чань, ехал позади палантина в коляске, запряженной парой прекрасных гнедых коней — не улучшенных скоростных, что поставляли для почтовых конюшен, но очень хороших. Мэй украдкой поглядывала на них, раздвинув задние шторки на своем палантине — все равно делать было совершенно нечего. Лошади явно скучали.
От волнения Мэй не чувствовала жары, ее даже слегка знобило. Успокаивали только кинжалы: привычные ножны она пристегнула втайне от служанок и снимать не собиралась даже за все сокровища императорского дворца. Пить не хотелось совершенно, хотя она почти ничего не пила с утра и совсем ничего не ела. Зато ужасно захотелось в туалет, но она мужественно терпела.
«Я боевой алхимик в конце концов, — сказала она себе. — Нарисую печать румянами и сооружу тут прямо внутри ночной горшок… вот хоть из этих украшений. Никто и не заметит. И результат тоже куда-нибудь трансмутирую».
Эта мысль почти ее развеселила, но развлекаться ей до дворца не хватило: переход, вроде бы недлинный, занял несколько часов: кортеж и так двигался медленно, а так еще постоянно подбегали люди, чтобы прикоснуться к повозкам, лошадям или деталям украшений: это якобы давало удачу. Отгонять их было нельзя, вот ход и замедлялся для каждого бродяжки.
Процессия с платьем подошла к Дому Тысячи Змей с утра, однако сборы и переодевание в невестино платье заняли почти до обеда. Процессия с Мэй выступила из особняка уже в самую жару, а когда они наконец размеренным шагом пересекли дворцовую площадь и приблизились к главным воротам (ворота Сто Желаний), тени удлиннились и солнце клонилось к горизонту — наступал вечер.
Палантин торжественно внесли через главные ворота, трижды опустив на землю перед ними; все это время сопровождающие пели заунывный старинный гимн с такими архаическими словами, что Мэй понимала бы только каждое третье слово, если бы не знала его наизусть. От всего этого у нее сильно заболела голова. Ну и другие нужды тоже подступали: если бы она не знала, что сейчас выходить, она бы вернулась к идее с трансфигурацией ночного горшка.
Возле ворот процессию должны были встречать: разумеется, не сам император, а его представители. Тут Мэй предстояло изящно появиться из палантина, что очень сложно сделать, потому что еще нужно было опустить на лицо красную вуаль, расшитую фениксами, с ее головного убора.
Двое встречающих откинули полотнища, и Мэй начала готовить себя к неизбежному.
И тут, даже сквозь красную муть, она заметила, что за спинами служителей-евнухов маячили две знакомые фигуры — светловолосые, и одетые совсем иначе, чем прочие синцы!
Альфонс и Эдвард!
Сквозь вуаль они представлялись туманными желтоволосыми фигурами, но Мэй показалось, что Альфонса она бы узнала всегда. Может быть, потому, что он попросту был выше.
И внезапно часть тяжести словно по волшебству покинула ее сердце. Она вспомнила, что он же еще останется во дворце вместе со своими химерами; останется надолго, может быть, на пару месяцев, и она сможет видеться с ним! И даже если он уедет — это ведь не навсегда? Он же сможет приехать еще?
Да и просто до чего было приятно увидеть его здесь, спустя всего сутки после того, как она заснула рядом с ним!
Не думая, Мэй протянула вперед руку. Потная ладонь евнуха, которая приняла ее запястье, немного вернула принцессу (или уже императрицу? Она толком не знала, когда же церемония считается завершенной) с небес на землю. Но все равно! День как-то сразу стал лучше.
Воздух за пределами палантина был чуть прохладней, и она с радостью вздохнула. Подумала — еще час или полтора, и можно будет скинуть наконец наряд, сесть посидеть в саду в ее комнате, обнять Сяомэй, зарывшись руками в ее жесткий мех… Ее комната останется за ней и ничего толком не изменится.
Машинально заранее расслабившись, она ощутила потоки ки, пронизавшие небольшую группку церемониальных служащих Очарованного Дворца — а заодно и туманное разноцветное море жизненной энергии, что представляла собой толпа, оставшаяся на дальнем конце площади, за ограждением.
Почти вся… кроме кого-то, кто стоял в районе подготовленного для принятия даров помоста (того самого, что разбил вчера самолет и который, Мэй уже знала, спешно починили за ночь и заново украсили). И его жизненная энергия светилась холодным, льдисто-синим. Очень знакомый цвет. Почти как…
— Ал! — крикнула она по-аместрийски. — Опасность! Он будет стрелять!
И в самом деле: раздался выстрел.
Сегодня прошли последние соревнования «турнира принцесс». Я победила в каллиграфии и потому имела возможность выбрать следующее соревнование. Я выбрала бой, конечно.
Конечно, победила: они-то росли в задних покоях дворцов, а я — по горным деревням. Никогда они не пробовали своих навыков в реальном бою.
Теперь и мой удел — задние покои.
Нужно бы написать об этом Алу, но уже много месяцев до меня не доходят его письма. Все эти недели льет, как из ведра.
Альфонс не знал, к добру или к худу, что именно они с Эдвардом будут принимать Мэй в качестве представителей Императора. Это была огромная честь, и Лин настаивал, чтобы аместрийским гостям была отведена какая-то важная роль. А вот место стража у ворот выбрал Эдвард: сказал, что это не так утомительно, чем, допустим, стоять за плечом императора во время жертвоприношений. Хотя бы не нужно сохранять коленопреклоненную позу целый час кряду!
И все равно было в этом что-то неправильное.
Альфонс хотел бы пригласить Мэй на свидание: скажем, в милый ресторан, или или даже в библиотеку, в кино на худой конец! Но никак не отдавать ее в жены другому, пусть даже их с Эдвардом другу, которому в бою они доверяли свои жизни.
Они ждали у ворот целую вечность, а потом палантин с Мэй медленно, словно лодка в полный штиль, начал пересекать огороженную и абсолютно безлюдную дворцовую площадь. Такой маленький, такой незначительный… Альфонс подумал, что Мэй внутри этого палантина еще меньше, несмотря на свои пышные церемониальные одеяния.
И так ему захотелось наплевать на все, увезти ее прочь и показать ей хоть часть того, что видел сам, что натурально заболело сердце.
Подумал, не уйти ли; но, конечно, остался стоять.
Когда тебе пятнадцать лет, можно думать: я спасу всех, верну тело и все будет хорошо. В двадцать два понимаешь: некоторые битвы можно выиграть, а другие лучше даже не начинать. Искусство отличать одни от других приходит с возрастом.
Да, безусловно, он мог бы похитить Мэй. Хоть сейчас. С Эдвардом, да с Зампано и Джерсо — о, Альфонс бы рискнул бы сразиться со всем Сином!
Но что в этом толку? Мэй решила, что она должна выйти замуж за Лина. Так нужно для ее клана, так нужно для ее страны, и кто такой Альфонс, чтобы ее разубедить в этом? Что он ей может предложить, когда сам даже не уверен, чем займется на родине?
В конце концов, его алхимический поиск за эти четыре года потерпел неудачу. Об этом сложно помнить, вспоминая полярные ночи, шаманские танцы, вкус клюквы на губах и теплую золу на пальцах — в конце концов, он узнал так много об алхимии и не только. Но вернуть Джерсо и Зампано человеческий облик ему так и не удалось; понять, как расплести то, что запутано было самоуверенными невежами, не получилось.
Когда он увидел, как изящная головка Мэй под алым полупрозрачным покрывалом повернулась в его сторону, то сразу же подумал: ну и пусть. Пусть. Не всем же быть счастливыми; главное, что я рядом с нею, когда ей это нужно. И, может быть, она все еще хранит кольцо, сделанное из моего бывшего тела?
— Ал! — крикнула Мэй на аместрийском. — Стрелять! Сейчас!
Ал не сразу понял: кого она хочет, чтобы он застрелил?!
Только спустя удар сердца он догадался, что она говорила о чужом выстреле — но было уже поздно. Мэй уже покачнулась и повалилась на плиты двора в облаке своих многослойных одеяний; темно-бордовая в опускающихся сумерках кровь, чуть темнее ее алого верхнего халата, начинала расплываться по рукаву.