Страница 9 из 85
— Тебе нравится? — ревниво спрашивала Леонора, приведя его в свою гостиную и показывая еще не вставленную в раму «Леонору в утреннем свете».
— Да! Это писал счастливый человек
— А эта?
— Чудесно. Феерия радости! — комментировал Лей.
— А эта?
— Боже!.. — Он даже попятился.
— Я непременно хочу, чтобы ты сравнил… Хочу понять, какая воздействует сильнее — эта или «Такси»… Мне любопытно было бы предугадать… — бормотала Нора, сама уже в который раз вглядываясь в жутковатый образ «Ангела очага», созданный ее возлюбленным.
— Что еще за «такси»? — Лей с некоторой осторожностью огляделся, отнюдь не горя желанием еще раз напороться на подобное впечатление.
— Это вещь Дали. «Дождливое такси» — так она будет называться. Мне очень нужно, чтобы ты сравнил. Именно ты.
— Отчего ж «именно»?
— Ты живешь на острие грез.
— Где? — переспросил Роберт.
— В Германии.
— Это сбежавший Макс так говорит? А не собирается ли он бежать дальше — за океан?
Нора промолчала. Набросив на «Ангела» свою кружевную шаль, она собралась, по-видимому, показать еще что-то, но Лей сдернул накидку и еще пару минут внимательно глядел на картину. Нора не мешала ему. Она отошла к окну и так же внимательно следила за Робертом, который несколько раз закрывал глаза, после чего взглядывал на картину, как бы проверяя свое первое впечатление.
— Мы ведь заедем к Дали? — наконец полуспросила она.
— Сейчас мы отправимся в «Мулен Руж». Меня там ждет приятель со своей невестой. Так что переоденься.
— Ты меня приглашаешь? — улыбнулась Нора. — А после — к Дали?
— Мой друг тоже живет «на острие грез» и мог бы меня заменить, — попробовал уклониться от неприятного визита Роберт.
— Но он ведь не вождь!
Лей едва сдержал улыбку: у хорошеньких женщин именно глупости отчего-то звучат особенно убедительно. Он подумал и о том, что Гесс давно бы сделал своего друга главою какого-нибудь громкого ведомства, если б тот согласился.
— Мадам Дали часто говорит о тебе, — добавила Нора, уходя за ширмы. — А Сальвадор — большой поклонник вашего канцлера.
— Дали — поклонник фюрера, Арагон — коммунист, Элюар — ни рыба ни мясо, а твой Макс — кто? — спросил Лей, дожидаясь, пока она переоденется.
— Я не так вижу, Роберт, — отвечала она. — Дали трус, по-моему, Арагон смел до отчаянья, Элюар смел и робок, в зависимости от настроения, а Макс… Тогда, в двадцатых, в Кельне, с тобой рядом был просто другой человек. Он меняется.
весело продекламировал Лей, по-английски.
— Что… что-о это? — высунулась из-за ширм пораженная Леонора.
— «Это» называется «Макс Эрнст» и написано Элюаром не то в двадцать втором, не то в двадцать третьем году, еще до бегства его в Париж.
— Ка-ак? Проворный инцест? Насекомые убивают… красные груди? Боже!
— Это к вопросу о том, каким он был в Кельне. Там он хоть каким-то был. Ладно, извини. У меня к эмигрантам скверное отношение.
«Зато память, как старый еврей, хранит всякий хлам», — усмехнулся он про себя.
Нора, наконец, вышла, в декольте, с капелькой жемчуга между маленьких грудей. Платье на ней было цвета слоновой кости, на руке витой змейкою — золотой браслет.
У Роберта при виде нее несколько поднялось настроение.
Искрящийся, всегда возбужденный «Мулен Руж» встретил их ночным океаном вкусов, жанров и мод, океаном, в котором без лоцмана ни к какому берегу не прибьешься — так тебя и будет мотать по волнам… Но у Лея такой «лоцман» здесь был — новый парижский шансон, и он, представив свою даму и поздоровавшись с Альбрехтом и его невестой, тотчас обратил их внимание на молодого шансонье, певшего по моде под один аккордеон. Слушая его, Лей несколько раз с интересом окинул взглядом свою vis-a-vis. Девушка это заметила. Ее нежная рука, лежащая на краешке стола, словно затвердела, а лицо утратило живое выражение.
Девушку звали Ингой. На вид ей было не больше девятнадцати. Высокая, тонкая, с очень нежным овалом лица, кареглазая, солнечная блондинка — она буквально втягивала в себя взгляды мужчин. Платье на ней было с узким вырезом, пепельно-серое, в ушах бриллиантовые трилистники.
Воистину, никакой иной отдых так не восстанавливал силы Роберта Лея, как пребывание в обществе молодых прелестных женщин! Однако Нору он знал давно и, если любовался ею, то лишь с эстетических позиций; Инга же была, пожалуй, первой женщиной, на которую после встречи с Маргаритой он обратил свое неожиданно посвежевшее мужское внимание. В ней было что-то строгое и одновременно соблазнительное…
Двое длинноногих юнцов нависли над их столиком, приглашая на танго дам. В другое время Лей не потерпел бы, но сейчас только равнодушно кивнул, не переставая жевать.
— Когда ты возвращаешься? — спросил он Альбрехта. — Следующий год немцу лучше жить в Германии.
— Вот как!
— Да. А когда свадьба?
Хаусхофер скептически поджал губы:
— Видишь ли, это Инга хочет, чтобы я представлял ее как свою невесту. Но по правде сказать, надежды у меня мало. Думаю, ее за меня не отдадут.
Лей искренне вытаращил глаза:
— Не отдадут… за тебя?! Ее что, в монастырь готовили?
— Вся ее семья — большие ревнители расовой чистоты, так что зять-полукровка или, как это теперь называется, «еврейская помесь первого класса»…
— А этим «ревнителям» известно, что твой отец вместе с фюрером — попечитель сына Рудольфа Гесса?
— Н-нет, — удивился Альбрехт. — Я этого и сам не знал.
— Карл в первый же день после рождения мальчика был приглашен в Бергхоф, и фюрер встретил его там как самого желанного гостя. Одним словом, если понадобится как-то повлиять, то любой из нас…
— Спасибо, Роберт. Я это знаю, но… — Он болезненно поморщился.
— Ну, да, понятно, — усмехнулся Лей. — Однако то, что кроется за твоей гримасой, это — свершившийся факт, который тебе поперек дороги не должен становиться.
— А чем я лучше? — с вызовом бросил Альбрехт.
— Брось, старина, — так же болезненно сморщился Лей. — Бери пример с собственных родителей. Недавно фрау Хаусхофер просила меня за одного своего родственника и сделала это так, что ни она, ни я не испытали ничего, кроме удовольствия от общения друг с другом.
— Ты это серьезно? — не глядя, спросил, Альбрехт.
Лей махнул рукой:
— Брось, повторяю тебе! У твоей матери есть возможность с комфортом жить в любой стране мира, но она немка! Немка во сто крат больше, чем голубоглазый блондин Макс Эрнст, который мог бы сделаться нашей национальной гордостью, а не сделается ничем!
В это время юнцы воротились с дамами, у которых на лицах была написана одинаковая скука.
— Ты что-то говорил о Максе, Роберт? — обратилась к Лею Нора, слышавшая его последнюю фразу.
— Я все сожалею о том, что он продолжает валять дурака, — ответил Лей. — Мы, немцы, нигде не нужны, разве что в Австралии — землю пахать. А творцы должны сидеть дома.
— Многим очень не нравится ваш министр культуры, — попыталась возразить Нора. — Этот человек, по-моему, никогда и ни в чем не сомневается.
— Вы собираетесь посетить январский Салон? — повернулся Лей к Инге, пресекая обсуждение товарища по партии. — Похоже, он станет последним.