Гнездо орла

— Похоже, мы там с тобой лишние, — заметила она.

— Накинь шубу, я хочу тебя кое о чем спросить, — сказал Роберт. — Скажи мне вот что, — продолжал он, когда она вернулась. — Отчего ты как-то раз назвала Грету коммунисткой?

Юнити не удивилась вопросу. Она его ждала.

— Однажды я услышала, как Грета объясняет детям суть трех мировых порядков — фашизма, коммунизма и демократии. Отсюда и сделала вывод.

Он нетерпеливо ждал.

— Фашизм — это когда хорошо только избранным, лучшим, а остальным — не очень. Коммунизм — когда всем одинаково не очень. А демократия — когда хорошо худшим, а лучшим и остальным — не очень.

— Это она так объясняла? — уточнил Лей.

— Да, она.

— И что же?

— Анна сказала, что если лучшим хорошо, а остальным — не очень, то лучшие не лучшие. А если худшим хорошо, то это не правильно. А Генрих сделал вывод: пусть лучше всем будет одинаково, тогда все вместе постараются и сделают, чтобы стало хорошо.

— О, господи! — Лей бросил сигарету и стиснул ладонями виски. — Три часа голова не болела. Как будто стукнуло… Теперь надолго. Спасибо. Ты мне ответила. Пойдем.

— Я еще подышу.

Он снова ушел, и она осталась в одиночестве, на склоне обдуваемого ветрами холма, с которого видны были мерцающие огоньки Зальцбурга.

…А что делать ей?! Сорваться вместе с ветром и лететь в ледяных потоках над цепями гор в пустую Валгаллу, где больше некому прислуживать на пирах? Что делать Валькирии, не нашедшей героя в самой грандиозной из битв?

В течение января — февраля 1939 года эмиссары президента Чехословакии Эмиля Гахи и члены кабинета нового правительства Берана ездили в Берлин и всякий раз возвращались «ощипанными». С ними Гитлер придерживался уже блестяще показавшей себя тактической игры. Решения фюрера для обдумывания сообщал иностранным представителям Роберт Лей, как «воплощение» тела и массы немецкого народа, — в приватных беседах, на приемах, за бутылкой. Затем на эмиссаров наезжал танком Геринг в форме главы люфтваффе, часто его сопровождал зверообразный Шперрле со своей улыбкой. И только после этого в игру включались официальные лица из «бюро Риббентропа» и он сам.

Так продолжалось до 18 февраля. Утром чиновник министерства иностранных дел Германии передал чехословацким дипломатам документ о предоставлении их стране гарантий независимости на условиях выхода из Лиги Наций, присоединения к «антикоминтерновскому пакту», сокращения армии и т. д. Дальнейший сценарий, по которому следовало вручить Гахе ультиматум об отторжении Чехии и Моравии, пока находился «в работе». Устроив в своей берлинской резиденции прием, Роберт Лей громко и внятно представил фрау Лей и гостям Фердинанда Дурчанского, одного из лидеров чехословацких фашистов, как «уполномоченного словацкого правительства». Другому лидеру, Иосифу Тисо, тоже приглашенному в гости, он тут же продиктовал текст телеграммы, которую тот обязан будет отправить лично Гитлеру до 14 марта:

«Испытывая огромное доверие к вам, вождю и канцлеру Великогерманского рейха, Словацкое государство отдает себя под вашу опеку».

Чехословацкие фашисты взялись за дело, и с 10 марта в Словакии была фактически установлена военная диктатура. Дурчанский уведомил Гитлера об официальном отделении Словакии и попросил «защиты». Через три дня словацкий парламент провозгласил независимость Словацкого государства. А еще утром того же дня Тисо послал Гитлеру ту самую телеграмму не изменив ни слова. Гитлер подтвердил ее получение и назвал этот день «величайшим в своей жизни».

14 марта Риббентроп передал чехам германский ультиматум, а Гитлер уже по-хозяйски вызвал к себе в Берлин Гаху и министра иностранных дел Хвалковского. Когда те прибыли, вручил им документ о включении Чехии и Моравии в состав рейха и велел подписать. Гаха пытался протестовать.

— Переговоров больше не будет, господин президент, — оборвал его Гитлер. — Это время закончилось. Я уже подписал приказ войскам перейти границу.

— Подписывайте, господин президент, — спокойно произнес Геринг. — Иначе и я отдам приказ — бомбить Прагу.

Гаха побледнел и пошатнулся. Более крепкий Хвалковский поддержал его под руку. В результате свет увидел следующий документ:

«Обе стороны высказали единодушное мнение, что их усилия должны быть направлены на поддержание спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы. Президент Чехословакии заявляет, что для достижения этой цели и мирного урегулирования он готов вверить судьбу чешского народа и самой страны в руки фюрера и германского рейха».

Фюрер же, со своей стороны, выразил твердое намерение «взять чешский народ под защиту и гарантировать ему автономное развитие в соответствии с национальными традициями».

16 марта Гитлер со свитой в королевском замке Градчаны подписал декрет о создании «Протектората Богемия и Моравия».

Рейхспротектором он назначил бывшего министра иностранных дел Константина фон Нейрага, как человека «умеренного и терпеливого».

Нейрат и в самом деле был умерен, а потому очень скоро сделался лишь прикрытием для своего статс-секретаря Карла Франка, генерала СС, в прошлом заместителя Генлейна, профессионального провокатора, тоже проявившего «терпение» и буквально потопившего протекторат в крови. Про Карла Франка в Праге говорили: «Если у Франка есть что-нибудь человеческое, так это его стеклянный глаз».

15 марта 1939 года части вермахта вошли в Прагу. А двадцать третьего фюрер был уже на крейсере «Германия», чтобы присутствовать при следующем «мирном захвате» — главного литовского порта Клайпеда. И тут же, на борту, Гитлер в очередной раз «успокоил» Европу: «В наши намерения не входит причинение миру страданий. Мы хотим лишь одного — чтобы обиды, нанесенные немцам, были возмещены. Считаю также, что этот уникальный процесс в значительной степени завершен».

— Что за парадокс?! Ресурсы наши растут, бюджет пополняется… А мне уже ни на что не хватает! — жаловался Лей Вальтеру Фрику после очередного весеннего отчета в министерстве финансов. — Ответь мне просто, как президент Рейхсбанка, где валютные кредиты? Где 50 миллионов долларов чешского банка? Куда деньги деваются?!

В ответ Функ развел руками так, что правая оказалась направленной в сторону довольного Геринга, а левая указала на Гиммлера; заметив внимание к себе, тот одарил коллег дружелюбной улыбкой.

Сегодня рейхсфюрера сопровождал высоченный детина с бычьей шеей, глубоким шрамом от носа до угла рта и сверлящими глазами — Эрнст Кальтенбруннер, которого Гиммлер недавно прочил на пост начальника австрийского СД. Однако этого «быка» сильно покусал «волк» Гейдрих, и Кальтенбруннера посадили в Вене, ограничив его власть одним этим городом.

Лей, отозвавший Гиммлера в сторону, поймал на себе ненавидящий взгляд Кальтенбруннера; этот взгляд тот без изменений перевел и на вышедшего следом Геринга, затем еще на кого-то. Проколов взглядом всех, кто ему попался, Кальтенбруннер сел в машину и с силой захлопнул дверцу.

— Ну и типажи у вас в учреждении, Генрих, — хмыкнул Лей. — Я этого господина просто боюсь.

— Я его и сам побаиваюсь, — тоже усмехнулся Гиммлер. — Интриган, прикидывается тупицей и озлоблен к тому же. Но это между нами.

— Безусловно. А у меня к вам просьба. У вас в машине можно поговорить?

— И в вашей машине можно, — улыбнулся Гиммлер. — Будьте уверены.

Машина Гиммлера оказалась к ним ближе, и они сели в нее.

— Вскоре ожидается большой приток рабочей силы, и мне придется с этим работать, — объяснил Лей. — В вашей системе концлагерей тоже произойдут структурные перемены. Но мне уже сейчас нужно увидеть, как все организовано: отбор, транспортировка, условия содержания… Одним словом, можно ли рассчитывать хотя бы на какую-то производительность.

— Хорошо, я предоставлю вам документы, — кивнул Гиммлер.