Гнездо орла

— «Скорее всего» или «не вернусь»?

— Я не помню точно… А что?

— А то, что у него, похоже, как раз в июле, появилось это новое развлечение — лично испытывать свой «народный автомобиль». Результаты, нужно сказать, впечатляющие. Восемь сломанных ребер за один только ноябрь.

«…Хочу сделать „Фольксваген“ настолько безопасным, чтобы за руль можно было посадить даже подростка…» — писал ей в Париж Лей.

Но ей и в голову не приходило понять его намерение так буквально!

— Он в больнице? — тихо спросила Маргарита.

— Уже нет. Или еще нет. Только не восклицай: как это мы допустили! Плевал он на всех.

Рудольф, наконец, посмотрел на сестру. Грета стояла перед ним, немного подавшись вперед; тонкие руки бессильно висели. Это бессилие и какая-то безнадежность во взгляде вызвали у него лишь новый приступ досады.

Шесть лет… Шесть лет упрямого бабьего сопротивленья, тупого нежелания смириться, принять!.. Шесть лет упреков, обвинений, непрерывной борьбы с теми, кто дорог и любим! Скитания по Европе, истерические отъезды, судорожные встречи, письма, в которых страсть и боль!..

При всем неприятии поведения Лея, Гесс не мог не сочувствовать ему.

Рудольф поднялся, обняв сестру за плечи, легонько встряхнул:

— Пойдем к Эльзе. Я думаю, в любом случае, ты едва ли улетишь сегодня. По-видимому, нас всех ждет трудная ночь.

Ночь оказалась хоть и трудной, но радостной. Роды у Эльзы Гесс начались около двух часов утра, а в восемь довольный Карл Брандт положил на руки Рудольфу крупного крикливого мальчишку, синеглазого и круглолицего.

Пожалуй, никогда еще многочисленные зеркала бергхофского дома не отражали столько улыбок, как в то утро, 18 ноября 1937 года.

Днем прилетел Геринг, сам недавно ставший отцом здоровенькой девочки и уже настолько освоившийся в этой роли, что, едва поздравив Рудольфа, принялся давать ему советы относительно вреда пеленок и пользы закаливания «с первых же дней».

Немного позже приземлился самолет Лея, из которого следом за Робертом выбрался очень желанный, давно ожидаемый здесь гость — Карл Хаусхофер. Ему вместе с Гитлером предстояло стать попечителем (или, говоря прежним языком, крестным отцом) мальчика.

Гесс как-то сказал Гитлеру, что даст своему сыну «выразительное» имя.

Ребенка назвали Вольф-Рюдигер-Адольф-Карл, что вполне отвечало этому намерению: Вольф — в честь имени, которое носил Гитлер «во времена борьбы»; Рюдигер — в честь воинственного героя германских саг, два последних имени — в честь попечителей.

Гитлер выглядел возбужденно-счастливым. Он отменил все дела, со всеми был добродушен, много шутил.

Забавно было наблюдать за Герингом, который расхаживал по дому с таким видом, будто отцом только что сделался он. Именно так Герман и ощущал себя до сих пор: дочь Эдда была его особой гордостью, скрытым мужским торжеством, победоносно опровергшим все неутешительные прогнозы медиков. Геринг, как истинный знаток, рассуждал теперь об искусственном вскармливании, о режиме, делился познаниями из области детской психологии… Настроение ему (как это теперь часто бывало) испортил циник Лей, который поневоле слушал-слушал похвальбы молодого папаши, да взял и объявил во всеуслышание:

— В следующий раз, старина, непременно возьми ножницы у Брандта и сам перережь пуповину. Получишь при этом массу еще не изведанных тобой ощущений.

Было около десяти часов вечера. Они все сидели за торжественным ужином в убранной цветами столовой зале на втором этаже.

Геринг в недоумении так подался вперед, что кресло под ним хрустнуло:

— То есть, как… сам?

— Так, как это сделал я. Старый крестьянский обычай — быть с женой от начала до конца, а не трястись от страха за тремя дверями.

Маргарита, сидевшая рядом, прикусила губу и незаметно дернула его за рукав. Поздно. Присутствующие оживились.

— Ты был с Гретой там… во время?.. — поразился Рудольф.

— Был, был, — подтвердил за Лея Брандт. — И сам принимал своих двойняшек: первой — Анхен, вторым — Генриха.

— И что? И как? — с живейшим интересом повернулся к Лею Гитлер, но наткнулся на взгляд Маргариты. — Приношу извинения, фрау! Но это так необычно для нас!

Реакция остальных была различна: Геринг досадливо нахмурился; Геббельс глядел на Лея откровенно-насмешливо; Риббентроп — с холодным недоумением; скромный Тодт уставился в тарелку, как и Борман, который, впрочем, и сам как-то во время родов навестил Герду, когда та уж очень орала.

Деликатный Хаусхофер, обратившись к Гитлеру, перевел разговор на возрождение некоторых старых народных традиций и вскоре увел дискуссию так далеко, что к прежней теме больше не возвращались.

После предыдущей бессонной ночи огромный дом быстро погрузился в глухой покой. Но так только казалось. Сел за стол неутомимый Борман. Долго ворочался в постели фон Риббентроп, заново переживая раздраженный тон фюрера, всегда тяжело действующий на него. Не смог заснуть и Рудольф Гесс. Чувство огромного счастливого облегчения толкало его к каким-нибудь действиям; он уже несколько раз заходил взглянуть на сына и жену, вышел погулять с Бертой, потом поднялся на третий этаж в библиотеку и неожиданно обнаружил там Роберта Лея, который полулежал в кресле и глядел в потолок. Рудольф, по привычке, быстро осмотрел все вокруг, но бутылки нигде не обнаружил.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Ночь пережидаю, — отвечал тот.

Рудольф пожал плечами, прошелся взад-вперед, посмотрел на Лея. Роберт поморщился:

— Грета уснула. Не хочу ей мешать.

— У тебя бессонница?

— Наоборот.

Гесс снова в недоумении передернул плечами.

— Как ты думаешь, что меня завтра ждет — Аустерлиц или Ватерлоо? — пробормотал Лей.

Рудольф еще походил, размышляя. Потом сел в кресло напротив.

— Я думаю, приглашение сюда Тодта о многом говорит. Адольф его очень высоко ценит и будет внимательно слушать. Если завтра ты спокойно, с цифрами, докажешь, что финансовых резервов у тебя нет…

— Нет! Как же! У меня одних только членских взносов в казне на полтора миллиарда марок! И Геринг это знает. А теперь еще если Шахт уйдет… — Он снова тяжело задумался.

Гесс тоже молчал. Ему сейчас очень не хотелось повергать Лея в еще большее уныние. Роберт пока не знал, что Гитлер уже подписал приказ о замене Шахта Вальтером Функом на посту имперского министра экономики, с 26 ноября. Не знал Лей и того, что готовится «дело» о смещении командующего сухопутными войсками Вернера фон Фрича по обвинению в гомосексуализме, ведется тайный подкоп под главнокомандующего вермахтом фон Бломберга… Оба они — Фрич и Бломберг (а также фон Нейрат, которого предстояло сменить Риббентропу) — на недавнем совещании 5 ноября, на котором Гитлер объявил об аншлюсе Австрии, хором заявили, что Германия к войне не готова, а идеи фюрера «утопия». Этого оказалось достаточно, чтобы Гитлер поставил на всех троих крест. Самоуверенный Геринг уже собирался праздновать победу. Но… Гитлер не был бы Гитлером, если бы позволил кому-либо давить на себя. Чем активней наседали на него сторонники «войны через два года», тем демонстративней он прислушивался к Лею, твердившему, что стране нужно дать двадцать лет «спокойно поработать», к разделявшим это мнение высшим офицерам, к серьезным экономистам вроде Фридриха Тодта, наконец — к министру экономики Ялмару Шахту… которого, однако, вежливо довел до отставки.

Гесс понимал, что умом Гитлер противится «авантюре», однако в душе, в воображении своем Адольф давно уже перешагнул все границы, попрал все договоры, и потому воинственное тявканье Геринга сейчас для него, как соловьиная трель.

— Что с тобой? — вдруг спросил Лей, пристально глядя в лицо Рудольфу.

— А… что?

— Ты как будто монолог произносишь.

Гесс поднялся:

— Монологи будут завтра. Один совет — держи себя в руках. Геринг станет тебя провоцировать. У него завтра одна задача — прогрызть дырочку в мешке, чтоб оттуда слегка посыпалось. Но если ты будешь тверд и последователен, то… — Он невольно вздохнул, — то хотя бы время выиграешь.