Гнездо орла

— Пригласили, а для чего, не говорят.

— Кто-нибудь знает? — спросил Лей.

— По-моему, дамы знают, — отозвался из своего угла Геббельс.

Дамы все переглянулись с улыбками.

— Но дамы не могут знать того, что знаю я, — весело объявил Роберт. — Кто желает поменяться со мной секретами? Гретль? — Он протянул руку самой молоденькой здесь Гретль Браун (младшей сестре Евы), и девушка, покраснев от удовольствия, приблизилась к нему скорыми шажками.

Он даже не отвел ее в сторону, а что-то зашептал на ухо прямо посередине зала, и Гретль, округлив глаза, вспыхнула и метнула в Юнити молниеносный взгляд. Потом, чуть привстав на цыпочки, тоже пошептала что-то. Лей, в свою очередь, одарил Митфорд вопрошающим взглядом; та в ответ сделала ему «страшные глаза».

— На что только не идут женщины, чтобы собрать такое приятное общество! — воскликнул Роберт. — Итак, господа, объявляю вам причину сегодняшнего торжества!

— Ах, это нечестно! — запротестовала Гретль Браун. — Тогда и я расскажу!

— Только попробуйте! — шутливо нахмурился Лей. — Я выдал вам секрет фюрера, а вы мне всего лишь… — Он щелкнул пальцами, подыскивая слово. — В любом случае, вам предстоит помолчать еще несколько минут, за которые, надеюсь, мы все же успеем… кое-что. Прошу, господа, следовать за мной!

Он направился к двери. Геринг, усмехаясь, поднялся; в дверях он подчеркнуто любезно пропустил вперед Геббельса; за ними последовал Риббентроп. Последними вышли Борман и Гесс.

— Вы, что, Мартин, не могли предупредить? — накинулся на него Лей, изображая сердитую озабоченность. — В какое положение вы нас ставите!

— Я сам в таком же, — отвечал Борман, — потому что до сих пор понятия ни о чем не имею. Альберт знает, но молчит.

— Я тоже знаю, — усмехнулся Гесс.

— Да о чем? — не выдержал Геббельс. — Скажет мне, наконец, кто-нибудь, черт подери?!

— В самом деле, господа, — нахмурился Геринг. — Что происходит?

— Только то, что мы все сейчас должны будем поздравить леди с днем рождения, — сказал Гесс. — А почему дамы решили это скрывать до последней минуты, это уж… — Он покрутил в воздухе рукой.

— Пошли в оранжерею, — сказал Лей. — Есть там цветы? — снова обратился он к Борману.

— О, да-а! — кивнул тот. Цветочная оранжерея была его гордостью; к тому же располагалась она неподалеку и соединялась с домом стеклянным коридором.

— А вы еще что-то знаете? — полюбопытствовал Риббентроп, когда оказался рядом с Леем у кустов роз.

Роберт сильно укололся шипом, и Риббентроп предложил ему свой платок.

— День рождения — только повод, — ответил ему Лей, обмотав ладонь. — Фюрер поздравит леди с вступлением в НСДАП. Хорошо бы небольшую речь. Вам, как будущему министру иностранных дел…

Риббентроп весь дернулся.

— Да, это решено. В феврале фюрер подпишет приказ. Поздравляю.

— Благодарю.

— Благодарите Гесса. Он вовремя дал фюреру разумный совет.

К ним сбоку приблизился невозмутимый Борман. Риббентроп даже головы в его сторону не повернул. Мартина, слышавшего часть разговора, это позабавило. О назначении он отлично знал от Гесса, которому сам и посоветовал заранее подготовить будущего министра к предстоящей ему миссии: делать хорошую дипломатическую мину при плохой игре с прямым захватом Австрии.

— Что у вас с рукой? — обратился Борман к Лею. — Если поранились, нужно продезинфицировать. Здесь применяют удобрения в виде распылителей. В том конце есть аптечка. — Он что-то скомандовал служителю, и тот убежал.

— Да бросьте!.. — отмахнулся Лей и, положив на согнутую руку охапку срезанных роз, пошел к выходу.

Мужчины возвратились с цветами за пять минут до появления фюрера. Таким образом, Гитлер застал улыбающихся соратников с букетами роз, поздравляющих Юнити Митфорд, сияющую и счастливую. От прежней гнетущей атмосферы, казалось, не осталось и следа. Энергии и обаяния Лея хватило даже на такой «состав», и все же Гитлер опасался затягивать торжество. Он присоединился к поздравлениям. Затем Лей от имени фюрера и партии вручил Юнити почетный золотой символ и объявил ее членом НСДАП. Риббентроп сымпровизировал краткую, но выразительную речь, назвав Юнити «Жанной д’Арк современной эпохи».

Приятно пораженная, возбужденная Митфорд в ответной речи заявила, что цель ее жизни — добиться союза между «владыкой земли (Германией) и владычицей морей (Британией)» и что эта цель «стоит не одной ее жизни».

Лей, очевидно, все же дал Юнити совет, хотя бы о цвете ее платья. Фиолетовый шелк с играющими на нем бликами от свечей возбудил Гитлера. Его оживленный взгляд казался прикованным к красавице англичанке, как будто нарочно дразнившей его своими взглядами, буквально впивающимися в других мужчин, которые к ней обращались. У дам же энтузиазм заметно поугас. Эльза, Маргарита, Хильда, Магда Геббельс и, конечно, Гретль, осведомленные о характере отношений Гитлера с тихой «бергхофской затворницей», не могли не ощущать совершаемого здесь мучительства, хотя старшая Браун и держалась, как всегда, всему покорной овцой. Однако две уже совершенные ею попытки самоубийства придавали этой покорности зловещий оттенок, неприятный для глаз посвященных.

Эльза первой покинула торжество (по понятным обстоятельствам). С женой ушел Гесс. Проводив ее в спальню, он, возможно, и вернулся бы, но Эльза удержала его. За Гессами удалились Геббельсы; точнее, Магда последовала за Йозефом. Она ведь и приехала к нему, чтобы не оставлять одного, особенно около полуночи — в такой час его биологического расписания, когда он начинал сходить с ума по очередной своей девке. Незаметно исчезла и Ева. Она ушла в свою комнату и рыдала там.

Дольше других задержались Роберт и Маргарита. Гитлер постоянно обращался к Лею с какими-то незначительными вопросами, дразня ревнивого Геринга, а Юнити, в свою очередь, затеяла с Робертом флирт, щекоча самолюбие Адольфа.

Маргарита сидела в углу вместе с Альбертом Борманом, и ей казалось, что они думают примерно одно и то же.

Наконец, Лей сделал ей знак, что они могут уходить, и в спальне она, не сдержавшись, высказала ему, что именно она думала, сидя в углу гостиной.

— Вот поэтому великому человеку и нельзя жениться, — отвечал Лей. — И друзей у него тоже не бывает.

— А по-моему, с женщиной, друзьями, в быту только и проявляется по-настоящему человеческая личность. И вообще, следовало бы сначала договориться о толковании понятия «великий», потому что если оно определяется лишь масштабами совершаемого или планируемого зла, то…

— Ни от чего я так не устаю, как от твоих подростковых сентенций, — раздраженно поморщился Лей. — Гений суетен, но лишь до отправной точки творчества… или деяния, так, что ли, утверждал русский поэт?

— Ты читаешь Пушкина? — поразилась Маргарита.

Он усмехнулся:

— Нет, это у вас с Геббельсом пристрастие к русским авторам, а я просто от тебя защищаюсь. А величие действительно определяется масштабами содеянного, но зла или добра — о толковании этих понятий никто и никогда не договорится.

Он вдруг рассмеялся:

— О, гессовская порода! Во втором часу ночи, в спальне, полураздетая… Но смешна не ты, смешон я! — Он притянул ее к себе за руку, усадив на колени, крепко обнял. — Я думал, что… вот так… смогу удерживать тебя. У меня даже мелькнула мысль попытаться сделать из тебя такую же «бергхофскую затворницу». Фюрер невольно подал мне эту мысль, и я с нею улетал в Париж. Но ты… другая… Знаешь, я в Париже увидел картину — некое фантасмагорическое существо, кошмарное, полное отчаянья, не то летящее, не то нависшее… Словно одно из чудовищ Гойи вырвалось из спящего мозга. «Ангел очага» Максимилиана Эрнста… Я, наверное, просто испугался. Я подумал, что такой «ангел» может вырваться внезапно… оттуда, — он кивнул на уютно тлеющий камин, — и напугать тебя.

В шестом часу утра Маргарита вышла на большой застекленный балкон, с которого всегда, даже ночью, можно было видеть очертания гор. Она не смогла уснуть и, промучившись часа три, решила немного развеяться. Она не сразу заметила сидящую в кресле женщину в серой шубке и большой пуховой шали, а когда увидела ее, было уже поздно тихо удалиться: Магда Геббельс (это была она) молча глядела на нее.