Страница 106 из 122
– Виктор, ты должен подумать о медсестрах и о санитарках тоже. Стоит сбежать одной – побегут остальные. Что тогда будешь делать? Ты думаешь, они преданы медицине? У них же у всех семьи, но не у всех мужья директоры, как Алп, и, подсчитывая тощие доходы своих жен, они злятся и говорят: «Шла бы хоть на курсы водителей троллейбусов: сразу восемьдесят два рубля в месяц – почти столько же, сколько у дипломированного врача, а после окончания курсов – вдвое больше».
– Нет, не хочу думать! Ни о крыше, ни о медсестрах, ни о врачах! Довольно! Я отказываюсь! Пусть сами берут шапку в зубы и встают на четвереньки, как я! Деньги! Со всех сторон только и слышишь: деньги! деньги! деньги! И еще подарочки, подарочки тоже! Спулга: «Деньги! Мы должны жить соответственно своему социальному положению!» Наурис: «Деньги! Я твой сын и не могу выходить из дома с одним рублем в кармане!» Я тоже кричу, и у меня получается громче всех: «Деньги! Деньги давайте! Деньги на стол!» Я знаю, как плохо бывает, когда денег недостает, но я знаю, что так же плохо, когда их чересчур много. – Он говорил уже почти спокойно, стараясь подавить нахлынувшую вдруг злость. – Все хорошо, что в меру, и деньги не являются исключением из этого правила. Принято считать, что при помощи денег можно добиться чего–то необыкновенного. Я – тому живой пример. Я получал много денег и купил себе Славу, но при этом потерял Уважение. Эти понятия – как две чаши весов: как только одна поднимается вверх, другая опускается вниз. Теперь я снова считаю, что Уважение – ценность куда большая, но вернуть его уже не могу. И как проклятый продолжаю взывать к деньгам, хотя знаю – они ничего не способны изменить в моей жизни. А если и изменят, то только к худшему. Я построил для себя роскошный дворец, но оказалось, что мне в нем негде приклонить голову…
Он долго лежал, не произнося ни слова, и смотрел на затухающие в камине угли, которые подернулись тонким слоем золы.
– Я подарю тебе кольцо с бриллиантом за пять тысяч. Хочешь? В витрине ювелирного магазина я видел объявление.
– Нет.
– Ты боишься Алпа?
– Для Алпа я что–нибудь придумала бы. Просто я не хочу.
– Потом пожалеешь.
– Нет.
– Оказывается, ты тоже умнее меня! – Он сказал это с горечью и после долгой паузы продолжал: – К нам ходит один инженер. Уже годами ходит. Он бесплатно ремонтирует и собирает нашу электронную аппаратуру. Говорят, в нашей клинике умер то ли его сын, то ли дочь. И он рад, что ему позволяют приходить и бесплатно работать, – он верит, что благодаря ему другой ребенок операцию перенесет и выживет.
Самое ужасное, что я таким дурачком уже не способен быть! Однажды я неожиданно для самого себя понял, что завидую ему. Все мы – словно тяжелые чугунные маховики, которые однажды запустили и они уже не в состоянии остановиться, разве что оси повыскакивают из гнезд или от удара они рассыплются на куски. Десятки нитей связывают нас с занимаемой должностью, комфортом, признанием, привычками, и чем дольше мы живем, тем меньше мы способны и желаем порвать их. Над этим инженером–простачком я про себя посмеиваюсь и в то же время сам себе противен. Мне бы хоть на один день избавиться от самого себя! А что, если этот простачок не так уж бескорыстен? А что, если он, сволочь, копит моральный капитал для старости? Он ему кажется более надежным. В таком случае он не только честнее, но и умнее меня!
«И этим ты хвастаешь передо мной! Тем, что сам себе противен. Но даже испытывая отвращение к себе, ты не хочешь слезать с тех высот, на которые взобрался. Как ты заботишься о том, чтобы с каждым днем выглядеть все более внушительным. Вы–гля–деть!»
Они выехали в Ригу, и, обгоняя, Наркевич лавировал между машинами, которые, как обычно в конце рабочего дня, заполнили автостраду. Задержавшись с Кариной на даче, он теперь наверстывал время, чтобы не опоздать к началу лекции в институте, где уже ждали студенты.
– Мне тогда надо было уйти от Спулги.
– Почему?
– Мы смогли бы пожениться. Ты не гонялась бы за красивой, как в «Бурде», жизнью.
– Хорошо, что мы этого не сделали. Останови, я пересяду на трамвай.
– Я же могу подвезти поближе к дому.
– Не учи женщин хитрить. Они умеют это делать лучше.
– Во вторник?
– Не знаю, – она быстро вышла из машины. – Может быть. Наверно. Позвони!
«Почему я не могу сказать ему сразу? Больше никогда! Никогда! Никогда!»
Через несколько минут он уже входил в аудиторию.
Шелест бумаги и разговоры прекратились сразу.
Глава XV
План действий мы обсуждаем в кабинете у Шефа. После встречи с Зелигманом прошло несколько часов. Но мы с Иваром, конечно, не сидели сложа руки, а по разным каналам собирали информацию об Илгонисе Алпе – так зовут мальчика из Сашиного фотоальбома. Ему семнадцать лет, учится в последнем классе средней школы. Но в определении возраста Зелигман, кажется, ошибся. Сейчас мы уже знаем, что Илгонис носит красную спортивную куртку и серый джемпер, знаем, что в тот день в школе он отпросился после третьего урока, сказав, что должен быть в спорткомитете, знаем, что там не появлялся.
Он кандидат в мастера по мотоспорту.
Кроме того, нам известно, что он замкнут, заносчив – ни в школе, ни в мотоклубе ни с кем особенно не дружит.
Успеваемость хорошая, поведение примерное.
Около трех лет назад вместе с двумя другими подростками постарше был судим за незаконный угон машины. Один из них стал продавать детали угнанной машины (это ничего, что не знаем, какие именно) и был приговорен к лишению свободы, другой, как и Илгонис, отделался испугом.
– Что с ними стало? – спрашивает Шеф.
Следователь прокуратуры Ирина Спулле долго роется в сумочке, ища спички. Наконец обнаруживает их перед собой на столе, рядом с пачкой «Космоса».
– Наркевич учится в медицинском институте на втором курсе, – отвечает Ивар Шефу.
– Как учится?
– Мне сказали – нормально. А Кирмуж после отбытия наказания вернулся в гараж, где работал до заключения. В тот день Кирмуж находился в гараже еще после двенадцати, а…
– И часто он работает сверхурочно? – спрашивает Шеф.
– Насколько я понимаю, в тот день он халтурил. Ремонтировал машину – то ли свою, то ли родственника. Начальник ему разрешил. Я не очень–то расспрашивал, чтоб не вызвать подозрений. Живет с матерью, не женат.
– А Наркевич?
– Был на лекциях. До шестнадцати ноль пяти.
– Уж не сын ли известного профессора Наркевича? – спросила Спулле.
Ивар пожимал плечами.
– Может быть, – бурчит Шеф. – Какое это имеет значение.
– Браво! – громко смеется Спулле, но, глянув на угрюмого Шефа, умолкает и продолжает уже деловито, как будто этого ее «браво!» и не было вовсе: – Что касается меня, то я согласна на любые жертвы!
– В пределах закона… – вставляет Ивар.
– Конечно!
– В пределах закона жертв не бывает, – заканчиваю я. – Может быть, прокуратура хочет нам что–нибудь порекомендовать?
Закурив, Спулле отрицательно качает головой. Странно, но, в отличие от других женщин, курение ей идет. Может потому, что не мается с сигаретой, как черт с оглоблей, а держит ее в ухоженных пальцах элегантно и непринужденно.
– Чтобы продвинуться вперед в расследовании убийства Грунского, мы должны найти красные «Жигули». Для экспертов. А уж следы они обнаружат, если его перевозили на этой машине. Не знаю, что именно они там обнаружат, – может, волосы, может, пятна крови, может, хлороформ, – но что–нибудь да обнаружат, и тогда, Ирина, к началу следствия у вас будут доказательства, подтвержденные документами.
– В качестве аванса никакого постановления об обыске не будет, – Спулле понимает меня с полуслова. – Вам только дай волю… Все равно что джинна выпустить из бутылки: обратно не загонишь.
– Красные «Жигули» – не эфир, испариться они не могли, – спокойно продолжаю я. – Машину можно сжечь, утопить или закопать, но следы все равно останутся. В мире стало настолько тесно, что упрятать целую машину уже нельзя. В глухом месте – подозрительно, в оживленном – еще подозрительнее. Найдут, и совсем скоро, если очень понадобится. Значит, остается только одна возможность избавиться от машины – разобрать ее на части.