Страница 4 из 77
— Ладно.
Председатель отпустил Малявочку, рассеянно переставил чернильницу на столе, погрелся у железной времянки и зашагал по кабинету, сунув здоровую правую руку в карман.
«Окажется инспектор каким-нибудь бюрократом, так с ним неприятностей не оберешься, — думал он. — То к высокому прилову молоди начнет придираться, то сроки запрета будет по дням да по часам выдерживать, то бригадиров штрафовать начнет, то ячею в каждом неводе сантиметром измерять станет. Было бы желание, а причин для придирки да для протокола на каждой тоне можно тысячи найти…»
Когда Зубов вошел в кабинет, Кузьма Федорович, оценивая доложившего о себе посетителя, мгновенно осмотрел его всего — от казачьей шапки серого курпея до носков отлично сшитых шевровых сапог. Председатель сразу отметил все, что, как ему казалось, подчеркивало твердый характер нового инспектора: точно пригнанный полушубок, щегольские замшевые перчатки, начищенную пряжку офицерского пояса, резкий, с легкой хрипотцой голос. Лицо Зубова показалось председателю слишком уж молодым, но то, что на лбу Василия, чуть повыше левой брови, белел косой шрам — след пулевого ранения, говорило о том, что инспектор бывал в переделках.
— «Нет, — быстро решил председатель, — это не Степан Иванович, этому, по всему видать, пальца в рот не клади — мигом отхватит…»
— Ну, с приездом вас, товарищ инспектор! — приветливо сказал председатель. — Садитесь, прошу вас, гостем будете. Раздевайтесь, пожалуйста, у нас тут тепло. Чего-чего, а топлива нам хватает.
— Не беспокойтесь, я так посижу, — ответил Зубов. — Мне хотелось разыскать секретаря парторганизации, на учет надо стать.
Кузьма Федорович посмотрел в окно:
— Секретарь аккурат через полчаса здесь будет. Только я не знаю, успеете ли вы побеседовать с ним. Он собирается на Донец с рыбаками, там ихняя бригада вентеря [2] поставила, проверить нужно…
Поглядывая друг на друга, они заговорили о разных, не относящихся к рыбе делах, похвалили погоду, спросили друг друга о службе в армии, вспомнили сражение под Корсунь-Шевченковским, бои на кюстринских крепостных бастионах, памятный штурм Берлина. Кузьма Федорович оживился, заходил по комнате, раза два или три тронул Зубова за плечо.
Однако как только Василий начинал расспрашивать председателя о характере и методах промысла, о взаимоотношениях колхоза с прежним инспектором или заговаривал о соблюдении рыболовных правил, Кузьма Федорович, посмеиваясь, отделывался ничего не значащими замечаниями.
— Придет весна, сами все увидите, Василий Кириллыч, — говорил председатель. — У нас ведь такое дело, что всего не предусмотришь. Правила правилами, а государство сидеть без рыбы не может, государство требует выполнения плана добычи любой ценой.
Василий пристально всматривался в квадратное лицо Мосолова и поправлял осторожно, но твердо:
— Нет, Кузьма Федорович, не любой ценой. Тут вы ошибаетесь. Если мы начнем выполнять план любой ценой, завтра государство без рыбы останется.
— Да я ж не стою за хищнический лов, — усмехнулся Мосолов, — я только говорю, что буква закона не может быть мертвой. Вы же знаете, что у нас даже марксизм является не догмой, а руководством к действию А марксизм будет поважнее ваших рыболовных правил Значит, и правила не могут быть мертвой догмой.
«Ловкий мужик, — думал Василий, — разговаривать умеет. Но подожди, братец! Начнется весенняя путина, я тебе покажу, что такое правила…»
Глянув в окно, Кузьма Федорович повернулся к Зубову:
— Вы, кажись, секретаря спрашивали, вон его санки пришли.
Зубов хотел поговорить с Антроповым, но тот торопился на реку, где шел подледный лов рыбы. Василий успел только мельком взглянуть на коренастую фигуру сидевшего в санях секретаря. Поверх ватной стеганки на Антропове был грубого брезента плащ с капюшоном, закрывавшим все лицо.
Протянув Зубову тяжелую, темную руку, Антропов сказал:
— Извиняйте. Знакомиться будем после. Вы забегите до моего заместителя, он там все оформит. А разговор у нас с вами будет долгий.
Надев меховые, обшитые брезентом рукавицы, он взмахнул кнутом. Поджарые рыжие дончаки, вздрагивая и скаля зубы, оторвали от снега примерзшие полозья саней и вскачь понеслись по улице.
Станица Голубовская, в которой находился инспекторский участок рыболовного надзора, стояла на широком займище между четырьмя реками: Доном, Северским Донцом, Сухим Донцом и маленькой речушкой Барсовкой.
За Барсовкой, чуть повыше ее слияния с Доном, всю реку пересекала плотина. Глубокой осенью металлические фермы плотины укладывались плашмя, а после весеннего паводка устанавливались на реке, сдерживая напор воды и регулируя ее течение до самой осени. Под крутым левобережным обрывом располагалась камера шлюза, сквозь которую во время навигации проходили пароходы, баржи, катера.
Каждую весну, когда с верховьев Дона шла большая вода, все займище на десятки километров, до самых донецких холмов, затапливалось речным разливом. Под водой исчезали мелкие пойменные озера, речки, ерики, кусты и деревья — все, что оказывалось на пути яростного паводка. В такие дни на станичных улицах сновали рыбацкие каюки, а голубовцы отсиживались по домам, дожидаясь ухода воды.
Поэтому все станичные дома состояли из двух «этажей»: каменных низов, где обычно находились погреб, летняя кухня, и деревянных верхов, где жили хозяева и где они спасались во время разливов.
Накинув полушубок, Василий Зубов почти весь день ходил по станичным улицам, любовался высокими, покрытыми снегом тополями, разговаривал со станичниками, ходил на берег Барсовки, осматривал колхозный двор, посреди которого стояли на подставках остроносые просмоленные баркасы.
Вскоре после приезда Зубова мороз стал утихать, выпал снежок, и с крыш, стекая с острых ледяных сосулек, побежала талая вода.
Досмотрщик Прохоров показывал Василию станицу и, почтительно отставая, все посматривал на его высокую фигуру, на полушубок с черным каракулем, на желтую кобуру пистолета и старался угадать характер своего нового начальника.
Он доложил Зубову о том, что во дворе правления рыбколхоза стоит моторная лодка, принадлежащая рыболовному надзору, и что ее надо ремонтировать, так как осенью в ней шалил мотор.
— Больше у нас тут никакого имущества нету, Василий Кириллыч, — сказал Прохоров, — за мной числится один карабин и сто штук патронов, я их ни одного не срасходовал, так они целенькие и лежат.
— Скажите, Иван Никанорович, — как будто невзначай спросил Зубов, когда они вышли к реке, — что за человек был мой предшественник, Лихачев, и за что его сняли?
Прохоров замялся, пожал плечами, закашлялся:
— Как вам сказать… Человек он был будто неплохой, дело знал и к колхозу хорошо относился. Правда, выпивал маленько, ну, и того…
— Что?
— Ну, и, случалось, рыбку продавал на базаре. Не сам, конечно. Жинка его, Лукерья Осиповна, этими делами заведовала. Но тут, знаете, вопрос в другом.
— В чем же? — остановился Василий.
Полой своей замызганной шинели Прохоров обмел снег на поваленном бревне и, заискивающе улыбаясь, предложил:
— Давайте посидим, Василий Кириллыч. Я вас введу в курс дела, хотя не мне бы про это говорить, ну да ладно…
Они присели на бревно. Досмотрщик, деликатно отказавшись от папиросы, свернул «козью ножку», затянулся и заговорил нехотя:
— Все зло в моей родной дочке, Василий Кириллыч. Есть у меня дочка, одна-единственная. Грунькой зовут, Аграфеной то есть. Так вот эта самая Грунька, Аграфена Прохорова, в тутошнем колхозе рыбоводом работает. Матери ее, моей супруги то есть, на свете уже давно нету, и Грунька, значит, росла с сорок первого году, как бурьян при дороге. Школу-семилетку она, конечно, окончила, потом год была в городе на курсах колхозных рыбоводов, там же и в комсомол поступила. И вот по окончании курсов ее в наш же колхоз и направили. Думали мы со Степаном Иванычем, с инспектором, что толк с девчонки будет. Степан Иваныч и в город ее командировал, на курсы. А она его же и отблагодарила…
2
Вентеря — рыболовная ловушка.