Избранное

Это написал часовой, дежуривший в последнюю ночную смену, когда издали послышались первые удары деревенских колоколов.

Пока происходило все то, о чем я рассказываю, немало событий пережили родственники Тёнле и все наши земляки, бежавшие на Венецианскую равнину и в другие, более отдаленные места.

Приказом префекта административный центр нашей коммуны был временно учрежден в Новенте. Мэр, заседатели, служащие, судебный пристав и начальник лесной охраны не покладая рук разыскивали пропавших без вести, собирали о них сведения, чтобы всех зарегистрировать, подыскать им жилье, помочь по мере возможности и потребности через посредство гражданских и военных властей, а также правительственных комитетов, специально для этой цели созданных.

Правда, нашим потерявшим в войне все свое имущество землякам не всегда, отнюдь не всегда оказывалась необходимая материальная помощь и моральная поддержка со стороны других граждан Королевства Италии. Вековые традиции самоуправления, особенности национального характера, странный древний язык, бедный внешний вид, сдержанность и простота в обиходе приводили к тому, что наших горцев считали проавстрийски настроенными дикарями и даже обзывали предателями за то, что они, дескать, позволили ненавистному врагу оккупировать священную землю отечества, как будто женщины, старики, дети и больные должны были выступить с голыми руками против пушек и пулеметов! К нашим землякам относились с недоверием, которое специально разжигалось некоторыми генералами, распустившими слухи, будто наш народ изменил родине. Генералы эти, сваливая с больной головы на здоровую, пытались уйти от ответственности за свою некомпетентность и ротозейство, выгородить свои штабы и воинские части, которыми они из рук вон плохо командовали, и обвинить наш народ за успехи австрийцев. К слову сказать, как только генерал Кадорна приказал произвести смещения в командовании, австрийцы были остановлены.

Итак, когда месяца через два после памятного мая 1916 года была проведена перепись беженцев, заметили, что в списках недостает нашего старого Тёнле Бинтарна. Искали его и на хуторах Альпийского предгорья, и в деревнях близ Венецианской лагуны, куда с незапамятных времен угоняют овец на зимовку наши пастухи, но нигде не нашли. Лишь Бепи Пюне, нанимавшийся пасти овец Парлио, а затем призванный в батальон «Сетте Комуни», видел, как Тёнле шел в лес, когда все бежали в противоположном направлении.

Из Новенты мэр написал в Красный Крест письмо с просьбой навести через Швейцарию справки о Тёнле на стороне неприятеля. Сын адвоката Бишофара, переехавший в Милан со всей своей семьей и бедствовавший где–то на окраине, у Порта — Тичинезе, ходил в комитет по оказанию помощи военным беженцам при обществе попечителей женских гимназий, но не за себя хлопотать, а чтобы передать данные о нашем старике, которого разыскивали друзья. Так в поиски включились миланские монахини. Благодаря переписке между судебными палатами, Красными Крестами и всевозможными комитетами они наконец узнали, что Тёнле жив и находится в концлагере в Австрии близ Линца; об этом сообщили дочерям и внукам, эвакуированным под Варезе, и сыновьям, служившим в альпийских частях, которые вели бои в направлении Ортигары, а также тем троим, эмигрировавшим в Америку.

Прошел почти год, прежде чем по просьбе Итальянского Красного Креста — секции женских гимназий в Милане — один швейцарский священник из кантона Тичино посетил лагерь Катценау с целью проверить бытовые условия интернированных гражданских лиц и предложить австрийским властям отправку в Италию через Швейцарию больных, женщин и детей в обмен на такое же число раненых австро–венгерских военнопленных с условием, что по выздоровлении они не вернутся в строй.

В июле состоялся обмен, и сотни гражданских лиц смогли вернуться на родину.

Начальник лагеря для интернированных барон фон Рихер, так и не снявший траура после смерти Франца — Иосифа, весьма равнодушно выслушал предложение швейцарца, хотя в глубине души был рад такому обороту дела — уже давали знать о себе серьезные затруднения, связанные с продовольственным снабжением лагеря и санитарно–гигиеническими условиями в бараках.

Тичинскому священнику было позволено осмотреть лагерь. Во время обхода он обратил внимание на одинокого и гордого старика, пристально глядевшего на разложенные на солнце листья коровяка, заменявшие табак в прокуренной до черной окалины облезлой и обмусоленной трубке. Священник приблизился к старику, желая получше его рассмотреть. Наконец подошел вплотную, однако старик так и не поднял глаз. Увидев тень на своих листьях, сказал только:

— Отойди в сторонку, их нужно еще подсушить.

Священник начал вежливо расспрашивать старика: откуда он, сколько ему лет, чем занимается, как у него со здоровьем. Попросил повторить фамилию, записал ее в блокнотик и ушел, так и не дождавшись благодарности в ответ на свои добрые пожелания.

Неизвестно, почему фон Рихер изо всех сил боролся против включения Тёнле в список репатриантов. Быть может, старик был на особом счету в жандармерии, или они опасались, что он расскажет об увиденном в прифронтовой полосе, или же причина заключалась в том, что в свое время он был солдатом королевско–императорской армии? Я думаю, что это главная причина. Но кто знает, а вдруг все дело было в том, что он говорил на австрийских и немецких диалектах, по–богемски, венгерски, хорватски, итальянски и, в довершение ко всему, на таком диковинном языке, как кимврский?

Однако швейцарец не уступал в упрямстве даже самому барону фон Рихеру. В конце концов барон сдался, приказав привести нелепого и упрямого старика. Он согласился его выслушать. После долгих упрашиваний священнику с бароном удалось разговорить старика. На прекрасном немецком языке он ответил, что согласен вернуться на родину, но не раньше, чем австрийцы вернут ему овец и собаку, взятых солдатами, а точнее говоря, экспроприированных жандармами после его ареста. Сказав это, старик вытащил из потайного кармана куртки бумажник и достал аккуратно сложенный листок бумаги, разгладил его на ладони, положил на стол перед священником и бароном и предложил им ознакомиться.

Фон Рихер и священник прочитали, переглянулись и заверили, что ему вернут овец и собаку. Тёнле догадался: из жалости они обманывают его и самих себя. Грустная пастушья усмешка мелькнула в уголках его глаз. Барон и священник, разумеется, ничего не заметили, и фамилия Тёнле была включена в список репатриантов.

Копии этого списка стали путешествовать из одного учреждения в другое, из Вены в Рим, из Женевы в Милан; их регистрировали в журналах входящих и исходящих документов, ставили на них печати и штампы, накладывали резолюции. Сопроводительные письма были подготовлены, отправлены и подтверждены получением. Затем последовал обмен списками, выписками и сверками списков.

Тем временем проходили месяцы и недели, в дверь уже стучала осень 1917 года. Тёнле узнал, что итальянцы попытались перейти в наступление в районе наших гор, однако безуспешно: это был знаменитый провал операции под Ортигарой.

Опять зарядили дожди, и время текло медленно и тягуче, будто илистая жижа. Лагерники в Катценау тощали, становились все печальнее и раздраженнее, глазенки детей, называвших Тёнле дедушкой, все округлялись, и все реже играли мальчишки между бараками. Заключенные умирали теперь чаще, но смерть их ничем не напоминала ту, которая приходила к Францу — Иосифу, едва ли не столетнему старцу, в опочивальню громадного императорского дворца. Потом произошли события у Капоретто, о которых сразу же всем стало известно, и казалось, война вот–вот закончится, но затем последовали события на Пьяве, и война продолжалась своим чередом [25].

Наступил декабрь, но дожди не прекращались. В Катценау сыростью и плесенью пропитались воздух, бараки, хлеб из опилок и души заключенных. Ударами железного лома по рельсу, подвешенному к столбу, лагерников вызвали во двор.

25

24 октября 1917 года произошел разгром итальянских войск у местечка Капоретто. Начался массовый уход итальянских солдат с фронта. Они были убеждены, что с их уходом наступит конец войне. Основные силы разбитой итальянской армии перешли на правый берег реки Пьяве. Наступление австрийцев было остановлено.